В канале «Сибирская политтопка» вышел занимательный ответ на мой пост о социальном прогрессе. В нём ставится под сомнение идея прогресса как нечто объективно положительного, подвергается критике концепция открытого общества, а также задаётся вопрос о том, насколько либертарианские принципы способны обеспечить устойчивый социальный прогресс. Этот ответ вдохновил меня на более детальный анализ основ прогрессивного либертарианства, которые я собрал в одной большой статье.

https://telegra.ph/Libertarianskij-socialnyj-progress-12-04

Основные тейки:

Прогрессивное либертарианство рассматривает прогресс как процесс непрерывной конкуренции идей на свободном рынке, где общество адаптируется к изменениям через добровольное взаимодействие, а не через принуждение.

Социальный прогресс - это процесс трансформации общества, связанный с его способностью адаптироваться и открываться новым идеям. Прогресс рассматривается как накопление полезных знаний через естественный отбор идей в условиях свободной конкуренции.

История Рима и Китая показывает, что технологические достижения сами по себе не гарантируют устойчивого развития общества. Необходимы институты и ценности, способствующие открытости и критическому мышлению. Запад эпохи Просвещения создал уникальную культуру свободной конкуренции идей, что стало основой социального прогресса.

Инклюзивность в либертарианстве означает создание условий для свободной конкуренции различных идей без принуждения. Это должно происходить через добровольное участие, а не через государственные квоты или обязательное представительство.

Открытое общество создает условия, в которых экономика становится "игрой с ненулевой суммой" через конкуренцию идей и защиту прав, вместо перераспределительных конфликтов.

Прогрессивное либертарианство стремится к созданию институтов, поддерживающих динамичное и открытое общество, где расширение пространства свободы является социальным прогрессом.

Чтения Платона: Протагор, Платон и Поппер

Сегодня мы читаем диалог Платона «Протагор». Рекомендую перед прочтением поста прочитать сам диалог или хотя бы ознакомиться с его кратким содержанием.

В «Протагоре» Платон через диалог между Сократом и софистом Протагором поднимает важный вопрос: можно ли научить человека быть добродетельным? Протагор убеждён, что добродетель (в контексте политики) — не врождённое качество, а то, чему можно научиться. Этот вопрос особенно актуален в условиях демократии, где каждый гражданин участвует в управлении государством. По мнению Протагора, при правильном воспитании люди способны стать справедливыми, мудрыми и готовыми к принятию решений. Он рассматривает демократию как систему, где каждый может развиваться и приносить пользу обществу.

Сократ, напротив, скептически относится к этому оптимистичному взгляду. Он ставит под сомнение саму идею о том, что добродетель — единое качество, которому можно научить всех одинаково. По его мнению, разные люди обладают разным уровнем способностей, и не каждый способен достичь мудрости и справедливости. Через этот спор Платон раскрывает ключевую проблему демократии: способно ли общество быть эффективным, если все имеют равные права на участие, но при этом обладают разным уровнем знаний и навыков? Этот диалог во многом лёг в основу современных концепций представительной демократии.

Карл Поппер внёс важный вклад в этот спор. По его мнению, ценность демократии заключается не в мудрости или добродетельности людей, а в её способности исправлять ошибки. Главное преимущество демократической системы — не равенство способностей граждан, а её открытость к критике и изменениям. В отличие от Сократа, сомневавшегося в способностях большинства, Поппер считал важным не поиск идеальных лидеров, а создание системы, где власть можно ограничивать и менять. В своей книге «Открытое общество и его враги» он критиковал Платона за авторитарные идеи. Поппер утверждал, что Платон, рисуя картину идеального государства, предлагал систему, где власть принадлежит элите философов — экспертократию, угрожающую свободе и демократии.

Экспертократия — идея о том, что обществом должны управлять эксперты из разных областей, поскольку именно они обладают знаниями и компетенциями для принятия сложных решений. На первый взгляд это звучит разумно: если у нас есть специалисты, лучше всех разбирающиеся в экономике, медицине или экологии, почему бы не доверить управление им? Однако такая система способна нанести серьёзный вред демократии.

Основная проблема экспертократии заключается в подрыве принципа равного участия граждан в принятии решений. Когда право определять курс развития общества принадлежит только экспертам, голос обычных людей теряет значимость. В результате граждане чувствуют себя отчуждёнными от власти, лишёнными возможности влиять на собственную жизнь. Более того, концентрация власти в руках небольшой группы «знающих» создаёт систему, невосприимчивую к критике и изменениям, что неизбежно ведёт к ошибкам и злоупотреблениям.

Карл Поппер критиковал подобные идеи, связывая их с утопическими проектами вроде платоновского «Государства», где философы, обладающие «истинным знанием», получают абсолютную власть. По его мнению, никакое знание, каким бы глубоким оно ни было, не может служить оправданием для подавления свободы или отстранения людей от политического процесса. Ключевая задача — создать систему, в которой даже самые компетентные подвергаются проверке, а ошибки исправляются через активное участие всех граждан.

Таким образом, демократия ценна прежде всего своей открытостью и способностью к изменениям. Экспертократия же противоречит этим принципам, создавая жёсткую иерархию, в которой голос большинства утрачивает вес, а власть концентрируется в руках избранных. Хотя совершенных систем не существует, демократия остаётся оптимальным выбором — она позволяет обществу учиться на своих ошибках и предотвращать установление тирании.

Проблема индукции

В своих текстах я несколько раз сравнивал консерватизм с индуктивизмом, замечая что в строгом смысле метод индукции неверен. Разберём этот вопрос более детально.

Индукция — это умозаключение, в котором из разрозненных фактов выводится общая теория. Дедукция, напротив, выводит частные положения из общих. Индуктивизм — философская концепция, утверждающая, что единственным источником нового знания является индукция через обобщение эмпирических наблюдений.

Идея индукции берёт начало в древнегреческой философии, особенно в трудах Аристотеля. Он рассматривал индукцию как способ вывести общие принципы на основе множества частных случаев. Этот метод стал одним из краеугольных камней научного познания, в первую очередь в классический период развития науки.

Индуктивизм как философское направление достиг значительного развития в XVII–XVIII веках благодаря Фрэнсису Бэкону, который считал эмпирические наблюдения основой научных открытий. По его мнению, наука должна начинаться с наблюдений, на основе которых формируются общие законы — это обеспечивает объективное и последовательное построение знаний. Позднее Джон Стюарт Милль укрепил позиции индуктивного метода в науке, разработав свои «каноны индукции» — правила для проведения логических обобщений.

Критика индукции не заставила себя долго ждать. Один из первых серьёзных вызовов этому подходу бросил шотландский философ Давид Юм в XVIII веке. Он указал на фундаментальную проблему индукции: процесс обобщения из конечного числа наблюдений не может гарантировать истинность вывода. Например, если все встреченные нами лебеди белые, это не доказывает, что все лебеди в природе белые. Юм подчеркнул, что индукция основывается лишь на привычке или вере, а не на логической необходимости.

Эта проблема оставалась нерешённой до XX века, когда австрийский философ Карл Поппер предложил новый подход к научной методологии. Поппер отверг индуктивизм в пользу фальсификационизма — концепции, согласно которой научные теории не доказываются, а лишь опровергаются. По его мнению, наука развивается через строгое тестирование гипотез, которые отвергаются, если противоречат эмпирическим данным. Таким образом, Поппер предложил философии науки способ преодолеть проблему индукции, не опираясь на неё.

Имре Лакатос был учеником и последователем Карла Поппера. Развивая теории своего учителя, он предложил концепцию научно-исследовательских программ. В ней ключевую роль играет не строгий фальсификационизм, а конкуренция идей — догадок о реальности, которые не выводятся напрямую из фактов.

В современной философии науки большинство философов и учёных признают, что индукция не гарантирует истину, хотя и остаётся полезным инструментом для формирования гипотез, несмотря на то, что некоторые философы не полностью отказались от метода логической индукции. Современные исследователи, продолжающие работать с индукцией, как правило, рассматривают её через призму вероятностной философии. Байесовский подход, к примеру, использует индукцию для обновления вероятностей на основе новых данных, что позволяет избегать абсолютных утверждений и даёт количественную оценку уверенности.

При том что индукция и консервативная политика схожи в своей опоре на прошлый опыт, проблема индукции показывает, что новые обстоятельства могут потребовать пересмотра устоявшихся подходов. Применение принципов фаллибилизма, критического мышления и фокус на объяснениях вместо обобщений могли бы помочь консервативной политике преодолеть ограничения индуктивного мышления. Такой комбинированный подход позволяет сохранять ценные традиции и одновременно обеспечивать гибкость в постоянно меняющемся мире.

Фаллибилизм

Фаллибилизм — это философская позиция, которая утверждает, что любое человеческое знание может быть ошибочным и никогда не достигает абсолютной достоверности. Даже самые тщательно проверенные утверждения, научные теории и логические выводы могут быть пересмотрены или отвергнуты при появлении новых данных или более убедительных аргументов. Уходя корнями в скептическую традицию философии, фаллибилизм ставит под сомнение возможность абсолютного знания и подчеркивает важность критического мышления, гибкости и готовности исправлять ошибки.

Джастификационизм — стремление обосновать знания — пытается найти авторитетный источник, который гарантировал бы истинность знаний. Фаллибилизм же признаёт, что любое обоснование всегда условно и может быть пересмотрено. В отличие от джастификационизма, фаллибилизм фокусируется не на поиске неоспоримых истин, а на процессе выявления и исправления ошибок.

Истоки фаллибилизма можно проследить в знаменитой фразе «я знаю, что ничего не знаю», которую традиционно приписывают древнегреческому философу Сократу. Согласно Платону, этот афоризм отражает суть сократического метода — подход к познанию через осознание собственной ограниченности и непрерывный поиск истины посредством диалога и критического мышления.

Основателем концепции фаллибилизма считается американский философ Чарльз Сандерс Пирс, представитель прагматизма. Он видел знание как процесс движения от заблуждений к истине, признавая при этом недостижимость абсолютной истины. По мнению Пирса, все наши убеждения — это временные гипотезы, которые могут быть опровергнуты в будущем. Эту идею позже развил Карл Поппер, применив фаллибилизм к научному методу. Он утверждал, что научные теории не получают окончательного подтверждения, а лишь проходят проверку на опровержимость. Поппер сделал фаллибилизм краеугольным камнем своей философии, подчеркивая, что наука продвигается вперед именно через опровержение гипотез, а не через их подтверждение.

Фаллибилизм тесно связан с критическим отношением к индуктивизму — подходу, предполагающему возможность вывести общие законы из частных наблюдений. Фаллибилисты подчеркивают ненадежность такого метода, поскольку новый опыт может опровергнуть прежние обобщения. На тех же основаниях фаллибилизм противостоит догматизму и тем видам консерватизма, которые опираются на догматические, индуктивные или джастификационистские принципы.

Современные эпистемологи и философы широко признали фаллибилизм важным элементом научного и философского мировоззрения. В философии науки он повлиял на многие теории научного прогресса, в том числе на концепцию смены парадигм Томаса Куна. Хотя некоторые философы отмечают, что акцент на неопределенности может вести к скептицизму или релятивизму, сторонники фаллибилизма подчеркивают: он не отрицает знание как таковое, а лишь указывает на его временный характер и необходимость критической проверки.

Фаллибилизм, хотя и признаёт, что любое знание подвержено ошибкам, не ведёт к скептицизму или релятивизму, поскольку он не отрицает возможность объективного прогресса в познании. В отличие от скептицизма, который ставит под сомнение само существование достоверного знания, фаллибилизм утверждает, что знание возможно, но оно всегда временно и может быть уточнено или опровергнуто. От релятивизма фаллибилизм отличается тем, что он не считает все точки зрения одинаково ценными: одни гипотезы и теории лучше объясняют реальность и более соответствуют фактам, чем другие. Фаллибилизм опирается на идею, что критика, конкуренция и исправление ошибок позволяют приблизиться к истине, даже если она никогда не будет полностью достигнута. Это делает фаллибилизм концепцией динамичного, постоянно улучшающегося знания.

Фаллибилизм и сегодня остаётся фундаментом научного метода и философской эпистемологии. Он призывает нас к интеллектуальной скромности и готовности пересматривать даже самые надёжные знания. Такой подход не просто защищает от догматизма — он становится движущей силой непрерывного познания, того самого процесса, который мы называем «прогрессом».

Вождь или институты

Помимо философии науки, Карл Поппер создал значительные труды по политической философии. В центре его идей — концепции открытого общества, критического мышления и демократии. Поппер искал пути предотвращения трагических ошибок XX века — авторитаризма и тоталитаризма. По его мнению, открытое общество, ведущее к прогрессу, — это общество, где граждане могут свободно выражать мысли, обсуждать идеи и критиковать власть. Он считал такое общество единственным путём к устойчивому развитию человечества, поскольку оно решает проблемы через диалог и постепенные улучшения, а не через насилие.

Поппер известен своей критикой утопического мышления. Он доказывал, что стремление создать идеальное общество неизбежно ведёт к подавлению свобод и насилию, так как утопии требуют тотального контроля. Вместо этого он предлагал фокусироваться на постепенном улучшении существующих условий, решая проблемы последовательно. Поппер утверждал: хотя мы не можем достичь абсолютной истины или идеального общества, мы способны приближаться к ним, отбрасывая ложные идеи.

Этот подход он применял и к политике: законы и институты должны быть открыты для пересмотра и изменений — в этом суть демократии. Демократия несовершенна, но она создаёт механизмы мирного разрешения конфликтов и исправления ошибок. Любую политическую идею следует оценивать через призму её возможных недостатков, а не принимать как безусловную истину. Даже самые благие намерения могут привести к катастрофе без должной критической оценки.

В политике ключевую роль играют институты — правила, законы и организации, определяющие работу самоуправления. Хотя лидеры могут быть умными и благонамеренными, их влияние временно. Институты же создают систему, работающую независимо от личности у власти, что делает их важнее лидеров, особенно в долгосрочной перспективе.

Институты позволяют обществу плавно адаптироваться к переменам и мирно проходить через смену лидеров. Они создают механизмы для исправления ошибок и внесения изменений, действующие вне зависимости от того, кто находится у власти. К примеру, если принимается ошибочное решение, развитая система институтов позволяет пересмотреть его через суды, парламент или общественные дискуссии.

Это не умаляет значимости лидеров — хорошие руководители способны вдохновлять, предлагать новые идеи и ускорять реформы. Однако их успех напрямую зависит от эффективности работы институтов. Без прочной системы даже самый талантливый лидер не сможет добиться устойчивых изменений. Институты — это фундамент общества, и если он слаб, даже самый блестящий лидер не удержит здание от разрушения.

Ситуация с расколом Либертарианской партии России наглядно демонстрирует, почему институты важнее вождизма даже внутри одной политической партии. Лидеры, такие как Михаил Светов, способны вдохновлять людей, объединять сторонников и задавать направление движения. Однако когда всё зависит исключительно от личности лидера, партия становится уязвимой перед внутренними конфликтами и нестабильностью. Институты же создают систему правил, обеспечивающую целостность и работу на долгосрочные цели.

Когда лидер становится центральной фигурой, деятельность партии начинает определяться его личными решениями, характером и взглядами. В случае изменения позиции лидера или его столкновения с критикой партия рискует расколоться — что и произошло с Либертарианской партией. Михаил Светов, будучи харизматичным лидером, занял настолько доминирующую позицию, что часть партии предпочла сохранить верность принципам и институтам, а не следовать за ним.

Именно институты обеспечивали идеологическую целостность и устойчивость партии. Лидеры могут меняться, но сохранение институциональной структуры позволяет партии адаптироваться к новым вызовам и продолжать работу. Сторонники институционального подхода видели в нём способ защитить общие ценности партии и сохранить её будущее. Это критически важно для политических организаций, которые отстаивают идеи, а не борются за популярность отдельной личности.

Постмодернизм и фаллибилизм

Историю философии можно условно разделить на три периода: классический (600 г. до н.э. — 1600 г. н.э.), модерн (1600—1950) и постмодерн (по настоящее время). Философия делят на три основных раздела: метафизику (сущность реальности), эпистемологию (теорию познания) и аксиологию (теорию ценностей). Между этими категориями можно найти определённую взаимосвязь.

Классическая философия делала основной акцент на метафизике. Античные философы — Сократ, Платон и Аристотель — исследовали природу бытия, сущности и причинности. В средневековый период метафизика стала неразрывно связана с теологией, где вопросы существования Бога и природы души заняли центральное место в философских дискуссиях.

Философия модерна сместила акцент на эпистемологию, или теорию познания. Этот период отмечен глубоким интересом к вопросам истинности, природы знания и методов познания. Рене Декарт, Иммануил Кант и Джон Локк стали ключевыми мыслителями, исследовавшими природу человеческого знания и его пределы.

Философия постмодерна перенесла акцент на аксиологию — теорию ценностей. Этот период отличается критическим подходом к традиционным моральным и эстетическим ценностям. Такие философы, как Мишель Фуко, Жак Деррида и Жан-Поль Сартр, углубились в исследование вопросов морали, власти, языка и культуры.

Истина, знание, разум, прогресс — это основные ценности модернизма. Модернизм — это вера в прогресс человечества через развитие человеческих знаний. Однако уже в конце эпохи модерна начинают появляться сомнения в абсолютной истинности научных знаний.

Фаллибилизм утверждает, что человеческое знание никогда не бывает окончательным и неизбежно подвержено ошибкам. Фаллибилизм не отрицает прогресса, но видит в нём постепенный процесс исправления ошибок и уточнения теорий. В отличие от него, скептицизм ставит под вопрос саму возможность достижения истины. Деконструкция, предложенная постмодернистским философом Жаком Деррида, радикализировала эту позицию, утверждая, что истина фрагментарна и контекстуальна, неразрывно связана с языком и его ограничениями.

Постмодернизм, развившийся на основе скептицизма, утверждает, что универсальные истины и метанарративы — это лишь конструкции власти и доминирования. Вместо единой истины постмодернизм выдвигает на первый план множественность взглядов и культурную относительность. Именно это принципиально отличает его от фаллибилизма: если фаллибилизм сохраняет веру в научный метод как способ уточнения знаний, то постмодернизм полностью отвергает саму идею универсального метода.

Фаллибилизм и постмодернизм представляют собой принципиально разные подходы к познанию. Фаллибилизм опирается на конструктивное сомнение, стремясь к улучшению теорий, в то время как постмодернизм использует деконструктивное сомнение, направленное на разрушение универсальных оснований. Хотя фаллибилизм признаёт ограничения познания, он сохраняет главную цель — приближение к истине. Постмодернизм же ставит под сомнение саму идею истины как единой и объективной категории.

В XX веке две мировые войны подорвали веру многих философов в прогресс. Этот кризис веры привёл к усилению скептицизма и релятивизма в философии, породил необходимость переоценки моральных ценностей и вызвал смещение философской мысли в область аксиологии. Всё это стало основой для возникновения постмодерна.

Таким образом, постмодернизм выступает как реакция на идеалы модернизма — не через развитие его идей, а через их деконструкцию. В то время как модернизм стремился к прогрессу и универсальным истинам, постмодернизм делает акцент на многообразии и подвергает критике сами основания, на которых строились предшествующие философские системы.

Распространено мнение что постмодернизм, отвергнув фундаментальные основы познания и рациональности, привел философию в тупик релятивизма и нигилизма. Отказ от поиска объективной истины и универсальных ценностей в пользу бесконечной множественности интерпретаций создал почву для интеллектуального хаоса, где любая точка зрения считается равноценной, независимо от её обоснованности. Далее ещё порассуждаем об этом.

История постмодернизма

Статья о постмодернизме не вошла в отдельный пост, поэтому предлагаю вам прочесть этот лонгрид по ссылке ниже. О том что такое постмодернизм, откуда он появился, к чему пришел, какие у него связи с франкфуртской школой, левым активизмом и феминизмом.

https://telegra.ph/Istoriya-postmodernizma-12-13

Очень интересный текст на Классическом Либерале. Хотя я считаю, что настолько эмоциональная критика Милея преждевременна, критика Вебера вполне обоснована. Христианская церковь в Средние века являлась институтом создания и сохранения знаний. Этот институт распространил своё влияние практически по всему земному шару, существенно снизив транзакционные издержки на передачу знаний. При всех недостатках существовавших методов, именно через них античная философия, культура и искусство нашли свой путь обратно к людям. Переоткрытие античной философии в средневековом христианстве получило название схоластики. Схоластика способствовала развитию рациональных течений мысли вместо мистических, тем самым подготовив почву для Просвещения. Безусловно, Реформация также стала важным шагом в этом процессе, однако, как отмечал Ротбард в полемике с Вебером, не единственно важным. О том, как идеи отцов западной философии — Платона и Аристотеля — находили своё место в христианстве, читайте в моей статье про схоластику. Особенно символично — в преддверии католического Рождества.

«Как люди могут делать свою жизнь лучше без насилия» — краеугольный вопрос политики

Современный мир сталкивается с множеством вызовов — социальных, экономических, экологических. Впрочем, ни на каком значительном этапе истории не наблюдалось периода, когда вызовы отступали и можно было расслабиться. Выживание — всегда было основным вопросом эволюции. Для преодоления всех этих вызовов и улучшения своей жизни, человечество сквозь всю свою историю вынуждено было искать ответ на вопрос: каким способом это делать. Ответ, выстраданный через века, заключается в создании условий, где идеи и решения появляются благодаря свободному обмену мнениями и сотрудничеству, а не через принуждение. Насилие подавляет способность людей к творчеству, мешает находить новые пути и разрушает основы доверия и взаимодействия.

Мир становится всё более взаимозависимым, и насилие наносит вред не только его жертвам, но и обществу в целом: разрушает международные связи, мешает экономическому сотрудничеству и углубляет социальные разногласия. Социальная напряженность и конфликты подчёркивают важность ненасильственных решений, основанных на взаимном уважении и добровольных договорённостях. Такой подход укрепляет ценности свободы, давая каждому человеку возможность без принуждения вносить свой вклад в общее развитие, искать свой личный путь к счастью.

Прогрессивное либертарианство предлагает подход, основанный на минимизации принудительных структур, таких как чрезмерное регулирование экономики, централизованное принятие решений и жесткий контроль за частной жизнью. Вместо этого оно акцентирует внимание на поддержке добровольных объединений, децентрализованных инициатив и свободного выбора граждан, что способствует созданию более гибких и адаптивных моделей общества. Эта идеология исходит из того, что люди могут принимать обоснованные решения и сотрудничать на добровольной основе, создавая более эффективные и устойчивые модели взаимодействия. Свободная экономика и уважение к индивидуальной свободе способствуют созданию общества, где люди могут решать конфликты и сотрудничать добровольно. Например, рыночные механизмы предоставляют возможности для взаимовыгодного обмена, минимизируя потребность в принуждении. Уважение к личным правам формирует среду, где вместо насильственных решений преобладают переговоры, компромиссы и креативные подходы.

Там, где люди получают свободу экспериментировать и искать новые решения, рождаются инновации, которые меняют мир к лучшему. В странах с минимальным вмешательством государства в частную жизнь процветают технологические и социальные инициативы, которые помогают справляться с глобальными вызовами. Мирные способы урегулирования конфликтов, такие как переговоры и посредничество, демонстрируют, что сотрудничество всегда эффективнее насилия.

При этом, идея пассивного либертарианства, предполагающая, что достаточно просто «взять и от всех отстать», не выдерживает проверки реальностью. В мире всегда найдутся люди или группы, стремящиеся навязать свою волю другим, будь то через политическое, экономическое или физическое насилие. Кроме того, в современном обществе с глубоким разделением труда мы все экономически связаны. Любые серьёзные разрывы в этой цепи, вызванные отсутствием сопротивления насилию или защиты базовых правил, могут привести к масштабным кризисам. Поэтому для успешной политики свободы важна активная позиция, направленная на создание систем, которые обеспечивают свободу для каждого, защищая её от внешних угроз.

Вопрос о том, как улучшать жизнь без насилия, становится ключевым для определения будущего человечества. Прогрессивное либертарианство, опираясь на свободу, добровольное взаимодействие и открытый диалог, предлагает ясное видение мира, в котором насилие уступает место прогрессу и созиданию.

Отрывок из последней на данный момент серии аниме "О движении Земли", показывающая путь к свободе через разрушение цензуры для людей совершенно разных жизненных воззрений. Аниме кстати всем очень рекомендую.

Институциональная теория права В.А. Четвернина: ключевые идеи

Право в разных культурах понимается принципиально по-разному. В потестарной парадигме оно отождествляется с принудительными законами власти, которые люди обязаны соблюдать под угрозой наказания. Например, в традициях Древней Руси «правда» изначально ассоциировалась с силой и властью. Напротив, либертарная парадигма трактует право как систему, защищающую свободу человека через запрет агрессивного насилия и признание личной автономии. В Европе право сочетает законы и индивидуальные права, тогда как в англосаксонской традиции акцент смещён на судебные решения как источники норм.

Основу права как социального института составляют два принципа:
1. Самопринадлежность — каждый человек владеет собой и своими ресурсами.
2. Запрет агрессии — никто не вправе применять силу против других без их согласия.

Эти принципы формируют правовые системы, основанные на договорах и равенстве (например, капитализм), где государство служит защите прав, а не контролю. В противовес им существуют потестарные системы (тоталитаризм, деспотизм), где люди рассматриваются как часть коллективного целого (государства, нации), а порядок поддерживается силой.

Исторически общества делились на аграрные (ресурсы извлекаются из природы) и индустриальные (ресурсы создаются трудом). Для первых характерны потестарные модели (римское право, восточные деспотии), для вторых — правовые (капитализм) или их смешение с силовыми (коммунизм).

Современные вызовы связаны с социал-капитализмом — гибридом свободы и государственного регулирования. Однако перераспределение ресурсов часто работает в пользу элит, а не общества. Например, уголовное наказание компаний превращается в скрытое налогообложение, а запреты «ради безопасности» (вроде ограничений курения) нередко нарушают личные свободы.

Права человека в либертарной трактовке сводятся к защите от насилия, свободе договоров и владению имуществом. Ложными считаются требования «бесплатных благ» за счёт других (соцвыплаты без личного вклада). Демократия, по Четвернину, должна принадлежать налогоплательщикам, а не всем подряд, так как именно они финансируют правопорядок.

Главный вывод теории: право — не просто законы, а система, которая либо защищает свободу (правовые институты), либо подавляет её (потестарные институты). Современные общества балансируют между этими полюсами, но ключевым остаётся принцип запрета агрессии и уважения личной автономии. Правовая культура возможна только там, где люди признают друг друга свободными и способны договариваться, отвергая насилие как инструмент управления.

Подробнее: https://pravo.hse.ru/data/2016/10/24/1110737827/Sc13-13-1ChetvInst1.pdf

Либертарианский ответ на «милосердие власти»

Михаил Светов, теперь видимо уже бывший либертарианский блогер, выпустил текст о «милосердии» Владимира Путина как диктатора. Такая позиция, по моему мнению, не может иметь под собой никаких либертарианских оснований.

С позиции классического либертарианства, утверждение о «милосердии власти» — опасный парадокс, искажающий саму природу государственного принуждения. Концентрация силы в руках авторитарного правителя, как в случае с Путиным, не может быть источником милосердия, ибо власть, основанная на монополии на насилие, по определению противоположна свободе.

Либертарианство отвергает саму концепцию монополии на насилие как легитимную основу власти. Если Вебер определял государство через исключительное право применять силу, то либертарианцы видят в этом угрозу свободе. Власть, по их мнению, должна быть децентрализованной и добровольной — как рыночные отношения, где защита прав возникает через конкуренцию частных арбитражей, страховых компаний и гражданских ассоциаций. Либертарианский подход заменяет принуждение свободным выбором: вы платите за защиту тому, кто эффективнее обеспечивает ваши права, а не «делегируете насилие» бюрократии. Преимущество такой модели — снижение системного насилия. Когда сила не сосредоточена в одних руках, исчезает соблазн её злоупотребления.

Милосердие — это не снисхождение сильного

Либертарианцы отвергают представление о власти как о благодетеле, который «дарует» права. Милосердие — добровольный акт свободного индивида, а не прерогатива государства. Когда режим Путина допускает условную терпимость — это стратегия сохранения контроля, а не проявление добродетели. Пример убийства Навального и преследования инакомыслящих демонстрирует, что «милосердие» авторитарной власти всегда условно и обратно пропорционально уровню угрозы её монополии.

Война и репрессии — антитеза милосердия

Либертарианский принцип ненападения (НАП) категорически осуждает любые формы агрессивного насилия. Ситуация в Украине, убийства журналистов, пытки заключённых — не «ошибки» системы, а системное следствие неограниченной власти. Утверждение, что Путин «не полностью ожесточился», игнорирует базовый закон политики: концентрация власти развращает даже изначально благие намерения (Power tends to corrupt — лорд Актон).

Прогресс возможен только без диктата силы

Общество развивается через поиск знаний и устранение ошибок, а не через подчинение воле «сильного». Тезисы Светова о «естественности власти» противоречат идее, что человечество преодолевает кризисы через:
– Свободные институты: рынки, науку, технологии, которые возникают спонтанно без централизованного управления.
– Критическое мышление: способность оспаривать авторитеты как двигатель инноваций. Режимы, подавляющие инакомыслие (как в России), обрекают общество на стагнацию.

«Права» без свободы — фикция

Различное понимание права описано мной в предыдущем посте. Либертарианское решение здесь всегда — ограничение государственной власти, а не её обожествление. Рынок и гражданское общество обеспечивают защиту прав через децентрализованные механизмы (частные арбитражи, добровольные ассоциации). Благополучие Европы возникло не из «милосердия правителей», а из конкуренции свободных городов и разделения ветвей власти.
Общество может функционировать без монополии государства на силу через добровольные контракты и частные правоохранительные системы. Исторический пример: средневековая Исландия (930–1262 гг.), где отсутствовало централизованное государство, но существовала сложная система частного права.

Светов — не либертарианец?

Миф о «милосердной власти» — опасное заблуждение, оправдывающее тиранию. Подлинный прогресс на пути к свободе требует не веры в добродетель сильных, а создания институтов, ограничивающих их власть. Как писал Мюррей Ротбард: «Государство — бандит, присвоивший себе монополию на насилие». Свободное общество строится не на милости правителей, а на добровольном сотрудничестве и праве каждого защищать свою жизнь и собственность для поиска собственных, а не выданных свыше, рецептов своего счастья.

Меня спросили, что именно происходило в средневековой Исландии, что её можно представить как исторический пример либертарианской организации общества. На самом деле это классический пример из книги Дэвида Фридмана «Механика свободы», которая рекомендуется к прочтению всем интересующимся либертарианством. Прочесть главу про средневековую Исландию на русском можно здесь.

Почему идеалы — это практично

Михаил Светов отказался от идеализма (и либертарианства), но так и не предложил никаких реальных практических решений или внятных объяснений. Как ни разбирай его замысловатые формулировки, выходит лишь два варианта: 1) силовое превосходство, которое Светову не под силу; 2) примирение с диктатором и попытки что-то изменить изнутри в свою пользу — что, похоже, и отражает его новый путь на НТВ. Откуда взять реальные рецепты успеха по борьбе с диктатурой мы сегодня рассмотрим в данном посте.

Практически все человеческие идеи и знания проходят этап социализации — процесс, в котором люди обмениваются идеями и оценивают, насколько они совместимы с мировоззрением окружающих и подходят им самим. Это и есть рынок идей, о котором я часто пишу в этом канале. Упрощая, идеи распространяются среди людей двумя способами: добровольным и принудительным. Хотя грань между ними размыта, к принудительному распространению, помимо прямого насилия, обычно относят обман, манипуляцию и подкуп. Различить эти классы идей помогает принцип нулевой суммы: когда идея преподносится как окончательная, совершенная и неизменная, остаётся лишь навязывать её другим. Напротив, когда идея выступает участником рынка идей — она всегда открыта для критики, улучшения и конкуренции. Такая конкуренция идей создаёт дополнительную ценность: появляются новые, более совершенные идеи.

Идеалы — это те же идеи, которые распространяются и конкурируют между собой. Иметь и распространять идеалы — естественный процесс социализации. Именно в этом заключается главный практический рецепт борьбы с диктатурой: распространение идеалов, которые выглядят привлекательнее и выгоднее для членов общества, чем существующее положение дел. Уличные акции, просветительские мероприятия, статьи, стримы, флешмобы в соцсетях — все средства хороши, если они несут нужную информацию и разрушают монополию на рынке идей. Разумеется, для серьёзной информационной конкуренции требуются серьёзные ресурсы. Однако идеалы свободы обладают фундаментальным преимуществом перед идеалами диктатуры — они объективно лучше.

Даже в постмодернистском подходе к информации, где мы признаём недоступность объективной истины, существует путь к ней как к идеалу — через сравнение и конкуренцию идей. И хотя все человеческие идеи можно считать заблуждениями, некоторые из них ближе к истине, чем другие, то есть менее ложные. Последовательно выбирая лучшие идеи, мы движемся к прогрессу: углубляем понимание мира и совершенствуем способы взаимодействия с ним. Свобода лучше несвободы, поэтому идеалы свободы всегда обладают фундаментальным преимуществом, какими бы значительными ни были ресурсы у тех, кто навязывает нам несвободу.

Так конкурируют любые идеи и идеалы — даже идеи об идеях, то есть метаидеи. Метаидея о конкуренции идей не является абсолютной истиной, однако она лучше других объясняет механизм распространения идей. Рынок идей в этой концепции полностью соответствует либертарианским идеалам свободного рынка и противостояния монополиям. Именно эти принципы отвергает Михаил Светов в своём тексте. Представление своих идеалов на рынке идей — вот истинный источник практических решений для либертарианцев, а не отказ от собственной идеологии. Методы борьбы с несвободой могут быть разными, но отказ от идеалов означает отказ от конкуренции и переход к войне монополий — сражению, которое невозможно выиграть малыми силами. А даже если победа и случится, она приведёт лишь к появлению нового дракона — новой монополии на мнение, новой деградирующей диктатуры.

Как я писал ранее, прогрессивное либертарианство — оптимистичная идеология. Она основана на убеждении, что хорошие идеи в конечном счёте побеждают плохие благодаря своей полезности. Силовые монополии же неизбежно стагнируют и деградируют, поскольку по своей природе закрыты для критики и улучшений. Впрочем, в нашем постмодернистском мире существует множество препятствий на пути к истине. О них я расскажу в следующих постах.

Постпросвещение

Я уже писал о модернизме и постмодернизме. Переход от модерна к постмодерну ознаменовала Вторая мировая война, хотя его причины были глубже: последствия Первой мировой, крах позитивистской эпистемологии и появление оружия массового уничтожения. Эти факторы подорвали веру в истину, гуманизм и научно-технический оптимизм – основы эпохи модерна со времён Просвещения.

Если постмодернизм привлёк левых активистов, то правоконсервативное движение обратилось к «постпросвещению». Неореакция и «тёмное просвещение», хотя и возникли позднее, разделяли то же недоверие к истине, гуманизму и научно-техническому оптимизму, но искали ответы в консервативных идеалах: авторитаризме, иерархиях и примате биологии. Постмодерн критиковал модернизм, а «тёмное просвещение» противопоставило себя идеалам Просвещения.

Несмотря на различия в отношении к человеку и социальным иерархиям, постмодернизм и неореакция сходятся в релятивизации Истины. Оба течения отказались от главенства эпистемологии в пользу аксиологии: правильность определяется не универсальной истинностью, а моралью и ценностями. Постмодернисты черпают ценности в равенстве и справедливости для угнетённых, неореакционеры – в биологической общности и традиционных иерархиях. Первые считают все идеи равноверными, вторые основывают истинность на праве сильного.

Для неореакционеров право сильного становится правом устанавливать истину – не универсальную, а действующую лишь там, где «сильный» способен её поддерживать. Либертарианство в их интерпретации сводится к конкуренции между диктаторами, чья эффективность определяется масштабом силы. «Слабым» остаётся уповать на милосердие властителя и надеяться, что его конкурентоспособность будет зависеть от благосостояния подданных.

Такое толкование либертарианства в неоконсервативном ключе проникает в политические движения как на Западе, так и в России. Однако это противоречит классическому либертарианству – модернистской идеологии, предлагающей универсальную истину и естественные права человека. Радикальные постмодернисты и неореакционеры отвергают концепцию естественных прав, не видя авторитета, способного утвердить такую истину. Левые постмодернисты придерживаются релятивистского равноправия знания, правые неореакционеры ищут для него авторитет – Бога, Мудреца или Правителя.

Александр Бочаров из Фронды написал отличную статью об этих тенденциях, показав их несоответствие классическому либертарианству.

Прогрессивное либертарианство представляет собой рынок идей, где они конкурируют через человеческие слова и действия. В отличие от релятивистов, мы считаем, что одни идеи могут быть объективно лучше других. В отличие от реакционеров, мы полагаем, что идеям не нужен особый авторитет для монополии. Люди сами оценивают эффективность идей, и в результате побеждают лучшие.

К сожалению, современная политика отдаляется от этого рационального представления. Людьми движут эмоции и авторитеты, а не рациональное стремление к улучшениям и прогрессу. Хотя прогресс заключается в том, что более успешные теории сменяют менее успешные благодаря своей эффективности, он не является линейным процессом постоянных улучшений. В современном мире избиратели голосуют не за идеи, а за субкультуры (вроде «правых» и «левых»). Когда идея Истины отходит на задний план, а люди выбирают идеологии под влиянием социализации и популистских лидеров, возникает поляризация, выгодная прежде всего тем, кто наживается на манипулировании общественным мнением. Большинство политиков стремится к власти, а не к её ограничению. Поэтому их популизм, осознанно или нет, выстраивается вокруг существующих политических субкультур и нацелен на сохранение властных полномочий.

Оптимизм прогрессивного либертарианства в том, что эта ситуация не вечна – люди не обречены на регрессивный сценарий «тёмного просвещения». Даже сегодня в политической практике мы оставляем за собой свободу на рациональные мысли — о естественных правах, о свободной рыночной модели общества. И это то что делает нас либертарианцами, а не желание власти навязать свои собственные рецепты счастья всем окружающим.

Прогрессивизм сегодня

К сожалению, прогрессивизм исторически ассоциируется с весьма узким и устаревшим толкованием начала XX века. Пример такого определения представлен на картинке к этому посту и в переводе звучит так:

Современный прогрессивизм можно описать одной ключевой идеей. Правящий класс, состоящий из экспертов и активистов, должен определять законы и политику, а остальное общество обязано подчиняться их решениям. При этом правящая элита защищена от последствий своих действий, тогда как обычным гражданам навязываются правила, которые ограничивают их свободы во имя политкорректности и перераспределения благ.

Это видение прогрессивизма опирается на два столпа: экспертократию и дистрибутивную справедливость. Они взаимно поддерживают друг друга: экспертократия обосновывает необходимость правящего класса, а идея перераспределения объясняет выгоду для остальных. Идеал такого «прогрессивизма» заключается в том, что лучшие эксперты должны возглавить общество для его постоянного улучшения, чтобы все остальные получали от этого дивиденды. Однако такой идеал не работает и противоречит современному пониманию механизмов прогресса.

Я выступаю против такого «прогрессивизма», экспертократии и дистрибутивной справедливости. Этот подход к прогрессу неэффективен и не достигает поставленных целей. Многие с отвращением относятся к самому слову «прогресс», поскольку знакомы только с диктаторами, захватившими власть под прикрытием «прогрессивизма». Именно поэтому мой блог посвящен «прогрессивному либертарианству» — идеологии, основанной на двух иных принципах: рынке идей и либертарном праве.

Прогресс как рынок идей — это альтернатива экспертократии. Экспертократия — продукт опасного заблуждения, джастификационизма: убеждения в том, что знания требуют авторитетного подтверждения, чтобы считаться истинными. При таком подходе кажется логичным, что именно эксперты обладают истинным знанием и должны принимать все решения. Однако этот подход в корне неверен. В современной эпистемологии (науке о знании) джастификационизм уступил место фаллибилизму — пониманию того, что любое знание может содержать ошибки и неточности, независимо от авторитетности его источника. Никакому авторитету нельзя давать абсолютную власть: всегда будет момент, когда он окажется неправ, причём катастрофически. Вместо этого я предлагаю институциональный подход: демократическую, рыночную модель конкуренции идей, где ошибки в решениях могут исправляться максимально быстро и с минимальными последствиями. Именно так и происходит прогресс на свободном рынке.

Либертарная концепция естественных прав — это основа взаимодействия людей, при которой они признают друг друга равноправными субъектами. По сути, это классическая либеральная позиция, сформулированная Джоном Локком и его предшественниками. Лево-авторитаристы противопоставляют ей теорию дистрибутивной справедливости Джона Ролза. Эта теория не включает имущественные права в число базовых прав, а потому считает оптимальной стратегией развития перераспределение — изъятие денег у богатых и раздачу бедным, следуя моральному примеру Робин Гуда. Однако такое понимание — это скользкая дорожка к лишению субъектности несогласных и монополизации единственного мнения. Левый прогрессивизм поддерживает этот путь через экспертократию. Но концепция свободного рынка идей показывает, что такие монополии неизбежно стагнируют и допускают трудноисправимые ошибки. Либертарная концепция естественных прав на частную собственность находит подтверждение не только в аргументе гомстеда, но также в нейрофизиологии и эпистемологии.

Таким образом, общепринятое видение прогрессивизма не только устарело, но и уступает более современным научно-философским концепциям, особенно в сочетании с либертарианством. Как прогрессивные либертарианцы, мы должны противостоять традиционному представлению о прогрессивизме как о лево-авторитарном движении. Нам необходимо вернуть слово «прогресс» в либертарианскую традицию, поскольку только так может по-настоящему осуществляться прогресс, и только через него мы сможем прийти к либертарианскому обществу будущего.

Теория моральных оснований: шесть шкал нравственности

Теория моральных оснований (Moral Foundations Theory) — это социально-психологическая концепция, объясняющая происхождение и разнообразие человеческих моральных суждений через несколько базовых шкал. Теорию разработали психологи Джонатан Хайдт, Крейг Джозеф и Джесси Грэм, опираясь на исследования культурного антрополога Ричарда Шведера.

Теория утверждает, что человеческая мораль не монолитна, а комплексна и состоит из шести фундаментальных оснований:

Забота (Care) — эволюционировала из материнской чувствительности к страданиям потомства и развилась в общее неприятие страданий других людей. Это основание формирует такие добродетели, как доброта и сострадание. Люди, для которых это основание приоритетно, оценивают неправомерность поступков через призму причинённого страдания и вреда.
Справедливость (Fairness) — связана с участием во взаимовыгодных отношениях. Это основание формирует понимание социальной справедливости и определяет распределение благ, наград и наказаний по какому-либо принципу соразмерности.
Лояльность (Loyalty) — проявляется в доверии и сотрудничестве с членами своей группы при осторожном отношении к представителям других групп. Это основание формирует ценности верности, преданности и выполнения обязательств. Оно превозносит верность семье, сообществу или нации и осуждает тех, кто им угрожает.
Уважение к авторитету (Authority) — определяет способность человека существовать в иерархических группах и сообществах. Это основание формирует ценности, связанные с уважением законной власти, традиций, долга и общественного порядка. В его основе лежат почтение, субординация и поддержание социальной иерархии.
Чистота (Sanctity) — берёт начало из эмоции отвращения, защищающей организм от биологически или культурно опасных факторов. Это основание формирует ценности, связанные с чистотой, святостью и защитой от «греха».
Свобода (Liberty) — связана с защитой общества от тирании и противостоянием доминированию. Это основание формирует ценности, связанные с личной автономией и возможностью жить без принуждения.

Одним из наиболее интересных применений теории моральных оснований стало объяснение различий между политическими идеологиями. Исследования показывают, что «либералы» и «прогрессисты» (в американском смысле) придают особое значение основаниям Заботы и Справедливости — на эти два основания приходится около половины их морального мира. Консерваторы же ценят все шесть оснований более равномерно, при этом основания, связанные со справедливостью, составляют лишь пятую часть их морального мира. Отдельного внимания заслуживает либертарианство — его приверженцы придают исключительное значение основанию Свободы, считая защиту от тирании и вмешательства государства главным моральным императивом. При этом они меньше ценят основания Заботы и Лояльности по сравнению с леволибералами и консерваторами. Эта теория объясняет, почему представителям разных политических взглядов так сложно найти общий язык: они буквально говорят на разных моральных языках, придавая различный вес базовым основаниям нравственности.

Несмотря на популярность, у теории моральных оснований есть и критика. Исследователи ставят под сомнение её универсальность и применимость к разным культурам, поскольку исследования были проведены на ограниченной выборке. Критики указывают на методологические недостатки: самоотчёты респондентов могут не отражать их истинных моральных суждений в реальных ситуациях. Вызывают вопросы и эволюционные обоснования теории, а также нечёткость границ между моральными основаниями — они могут пересекаться и взаимодействовать сложнее, чем предполагает существующая модель.

Несмотря на это, теория моральных оснований даёт полезный инструмент для понимания нравственных различий между культурами и политическими группами, способствуя более эффективному диалогу между людьми с разными системами ценностей.

Для тех кто хочет проверить свои предпочтения — существует онлайн-тест (на английском языке). Картинка внизу поста — мои результаты в нём.

Почему абсолютной власти не существует

Сформулировал для себя, что меня больше всего смущает во всех этих рассуждениях «о милосердии власти», которые стали столь популярными в последнее время — это вера в существование политических лидеров, у которых есть абсолютная власть, а значит их свобода действий ограничивается лишь собственными моральными принципами. Почему же это не так?

Для начала разберемся с определениями. В политической науке чаще всего используется определение власти по Роберту Далю: «A имеет власть над B в той мере, в которой он может заставить B сделать что-то, что B в противном случае не стал бы делать». Популярно также определение социолога Макса Вебера: «Власть — это любая возможность, на чем бы она не основывалась, реализовывать собственную волю в данном социальном отношении даже вопреки противодействию».

Начнем с того, что коль скоро у нас есть множество государств, каждый политический лидер ограничен во власти в географическом плане самим существованием вокруг других организаций, которые обладают монополией на насилие на своей территории. Конкуренция государств друг с другом в отсутствие какого-то верховного актора, который бы имел над ними власть — основа (нео-)реалистического подхода к международным отношениям (на самом деле и неолиберального тоже).

Однако и внутри государства никакой политический лидер не обладает абсолютной властью — даже если мы говорим об очень персоналистских авторитарных режимах. Для управления страной ему нужно обеспечивать лояльность политических элит, эффективно управлять силовыми структурами и уживаться с подведомственным населением. Для этого у него есть целый перечень мер: легитимация, репрессии и кооптация — все три этих столпа важны для поддержания автократии на плаву, нельзя выбрать что-то одно. Скажем, вопреки расхожему мнению, использовать только репрессии для продолжительного удержания власти нельзя — так лидер лишится легитимности, настроит против себя элиты и попадет в зависимость от силовиков.

Политический лидер не может управлять государством в одиночку, он всегда опирается на какие-то группы людей. Разобраться в этом нам поможет теория селектората. Селекторат — это группа людей, поддержка которых необходима для получения и контроля над властью. Внутри селектората есть своя подгруппа — коалиция победителей, то есть набор людей, которые этой самой властью обладают, политическая элита. Лидеру необходимо эффективно перераспределять блага в пользу селектората, чтобы обеспечивать его лояльность, а также оставлять шанс для его членов попасть в коалицию победителей — то есть обеспечивать плавную ротацию элит.

В конце концов, политического лидера ограничивают возможности самого государства реализовывать поставленные задачи, несмотря на сопротивление заинтересованных сторон — в литературе это называется state capacity (дееспособность государства).

Де-юре у главы государства могут быть сосредоточены хоть все полномочия, которые только можно придумать — но какая вообще разница, если он не может ими пользоваться в реальности? Например, тот же абсолютизм XVII-XVIII веков — это по большому счету миф: европейские монархи прошлого обладали большой деспотической, но малой инфраструктурной властью — то есть на самом деле они не могли эффективно и централизованно управлять государством, потому что у них не было мощной бюрократии, и поэтому правители активно делегировали власть на места, да и в целом зависели от расположения элит.

Современные государства в большинстве своем хоть и обладают централизованной бюрократией, но вот ее эффективность оставляет желать лучшего. Кроме того, их дееспособность тоже разнится — где-то бюрократический аппарат тотально разложен коррупцией, а где-то государство вообще не имеет полноценной монополии на насилие и не контролирует часть своей территории.

Вера в существование политиков, чья воля претворяется в жизнь автоматически без всякого сопротивления — это довольно наивный и поверхностный взгляд, который как раз и толкает нас к бессмысленным рассуждениям о моральных принципах лидеров — попытках угадать, что происходит в их голове.

Тред где один из адептов световианства поясняет за милосердие власти: https://x.com/genzforyeshua/status/1923028316652536276

Спойлер: это всё, конечно, не либертарианство, а неореакционизм.

Ценность демократии

В чём же ценность демократии для либертарианства? Ведь демократия, несомненно, полна проблем. Если у вас вдруг появилась блестящая идея об устройстве общества, демократия — пожалуй, худший способ для её воплощения. Классическая либеральная демократия работает на основе конкуренции за избирателя, а избиратели склонны менять свои предпочтения, выбирая различные и, как правило, популистские идеи. А вовсе не вашу — лучшую.

Традиционный либертарианский ответ заключается в том, что другие варианты ещё хуже. Даже самый благонамеренный единоличный правитель с идеальными идеями об организации общества — всего лишь человек. Он подвержен влиянию других людей, его идеи могут меняться, искажаться или вовсе отвергаться после его смерти.

Но есть и ещё более глубокие причины. Люди, выступающие за более «простой и эффективный» способ правления, часто полагают, что определённая идея или правитель заведомо лучше остальных. А если даже нет, то существует якобы некий способ достичь всеобщего согласия в отношении правителей или политических идей. Это глубокое заблуждение — если бы существовал способ достоверно доказать превосходство какого-либо правления и получить общественное согласие, он давно был бы использован для создания утопии.

Однако утопий не существует, и люди не приходят к всеобщему согласию. Сколь бы ни были похожи люди, они всё равно разные и обладают уникальными идеями. И даже если устранить «инакомыслящих» в одном поколении, нет никакой гарантии, что они не появятся в следующем. А значит, единственной «войны за идею» никогда не будет достаточно.

Вдохновитель идеологии неореакции Молдбаг осуждал революции некомпетентных, однако именно его собственные некомпетентные политические идеи и порождают такие революции. Люди несовершенны, как и их идеи, и каждый может ошибаться. Но ошибки людей, обладающих большой властью, имеют куда более серьезные последствия — они ставят под угрозу жизни, свободу и здоровье множества других людей.

Хорошая новость в том, что ошибки можно исправлять, а идеи можно совершенствовать — пусть и только через конкуренцию с другими идеями. Отрицать возможность улучшения идей — значит отрицать реальность: да хотя бы в процессе обучения каждый сталкивается с необходимостью совершенствовать своё понимание изученного материала.

Важнейший признак хорошей политической системы — это способность исправлять ошибки и менять правительство без насилия. И именно по этому принципу классическая либеральная демократия — лучший общественный порядок из существующих в реальности.

Подобно научным институтам в концепции Поппера, которые должны не защищать теории, а подвергать их критике и проверке, политические институты должны способствовать мирной оппозиции существующим правителям и стратегиям. Системы правления стоит оценивать не по их способности выбрать идеального лидера, а по тому, насколько эффективно они позволяют отстранять неэффективных правителей. Такой подход признает неизбежное несовершенство правителей и их стратегий, но также предполагает возможность их улучшения через конкуренцию. Конечная цель такой системы — не предотвращение проблем, а использование их как возможностей для совершенствования самой системы.

В этом свете классическая либеральная демократия — это не «власть большинства», как утверждают её противники. Ведь она включает в себя: гарантию базовых прав индивида для свободного формирования и выражения мнений; стабильный и прозрачный общественный процесс, обеспечивающий свободную конкуренцию этих мнений и внедрение лучших из них в законодательство; разделение властей, предотвращающее монополизацию любой сферы решений отдельным человеком или группой. И что особенно важно — сам демократический процесс постоянно совершенствуется изнутри.

Таким образом, развитая демократия представляет собой наилучший режим для воплощения либертарианских идей о самопринадлежности и общественной конкуренции. И хотя она не идеальна, её способность к постоянному развитию открывает путь к политическому оптимизму.