У кого нет предела для компромисса, тот обязательно станет соучастником преступления. Я не верю в то, что сознание человека полностью конституируется экономической реальностью. Скольких и сколько можно оправдать, принимая людей и вещи за продукты ранее установленных отношений? Так называемые пролетарии, которые вот уже второй год (а на самом деле много дольше) собирают на оборонных заводах ракеты, танки, самолёты для уничтожения людей в другой стране — всего лишь заложники системы, невинные жертвы капитализма? Даже являясь винтиками в конвейерах мегамашин, разве каждый из них не знает, для чего используется их труд? Как только я слышу, что есть изначальная обреченность на участие в таком производстве из-за классового (нередко и географического) положения семьи, размера банковского счёта или общей рыночной конъюнктуры, то в очередной раз убеждаюсь: классовое сознание, если и проявляется в какой-то форме, то исключительно в форме классовой лжи. Ищущий выход — найдёт. Отказ от этого поиска делает любой компромисс морально оправданным, — некоторым следствием «внешних причин», обнаруживать и описывать которые обычно берутся политические философы. Подобные установки нивелируют объективное и нормативное содержание эмоций, — сердца большинства освободительных восстаний. Сожалей хоть кто-то о том, что происходит каждую ночь из-за его труда, думается, мы бы уже стали свидетелями чего-то такого, о чем трудно помыслить любому стороннему наблюдателю. А покуда конвейер работает — не стоит удивляться растущей ярости и презрению со стороны людей, ставших для вас ещё одними Другими на обширной карте метастазирующей империи и по какой-то «неясной вам причине» продолжающих защищать свой дом.

Должны были быть, как сиблинги, с Сашей, но в тот день Саша приболела, а отменять встречу было уже никак. Получилась беседа, в которой я опять на всех наезжаю (правых или левых, без разницы). Видимо, период такой

Выкладываем эфир «Дорогого БРАТА» с редакцией проекта ЭГАЛИТÉ. Увы, вопреки анонсу, она была представлена лишь одним человеком — Александром Мигурским, кинокритиком и независимым исследователем политической истории визуальных искусств. Его коллега Александра Пушная простудилась и не смогла принять участие в передаче. Желаем всем здоровья (в том числе и политического) и прикрепляем тайм-коды.

00:00 Начинаем
01:06 Сквирт идентичности и супермаркет политических взглядов
01:42 Сходство Ги Дебора и Дмитрия «Гоблина» Пучкова
06:23 C чего начинали «Эгалите»
18:55 Боб Блэк и анархия после левизны
24:09 Политическое становление Александра
31:55 Почему не стал «совкодрочером»
34:14 Никонов, Маяковский и Рембо оказали большее влияние, чем Бакунин
38:15 Террористы второй половины XIX века
45:19 Самый сложный политический вопрос: «Чего ты хочешь?»
48:53 Анархистское кино
55:07 Бунюэль и анархизм
57:24 Жан Виго и анархизм
01:00:10 Бунюэль и сексизм
01:01:32 Ранний Годар и фашизм
01:03:02 Почему Светов считает Пазолини правым режиссёром
01:05:10 Левые и секс
01:09:50 Почему правые не выступают за удовольствие
01:12:15 Левые и секс (2)
01:17:08 Чего ждать от «Эгалите» в ближайшее время
01:18:43 Пол Гудман и зачем его издавать
01:21:50 Чего ждать от «Эгалите» в ближайшее время (2)

https://www.youtube.com/watch?v=Ib3JvmA8fyQ

Великолепно

https://www.youtube.com/watch?v=fGQ21T46lEY

Долго пытался понять Bjork, и, видимо, время пришло. Нравится мне все это сентиментальное на грани китча

https://youtu.be/gKtQ6ozeqw0?si=d_RyXm_RNSXdtMZO

Налаживаем анархо-издательские связи и мосты! Книжка будет о кино и анархии 😌 Пишите, если кому-то будет интересно поработать с таким (текст небольшой). Пишите @vergili789, если интересно над таким поработать

PS. Нашли! Возможно, результат будет даже раньше, чем планировали!

Мудрость цветов в том, что они порой не хотят определяться и играют со всеми оттенками единовременно.

Барахолка

Слова на вкус, как реальность.
От слов возникают вещи.

Неуловимое тяготение
Слов к словам
Пугает.

Им удается поставить вовнутрь
Любые вещи, словно в закрытый шкаф.

В человеке есть
Что-то от барахолки.

Такая захламленность словами
Мешает дышать.

Но что наши расточительные голоса
Могут предложить кроме?

Где-то в Китае верят,
Что слово, не украшающее тишину,
Не стоит произносить вовсе.

Слова тяготеют к вещам,
Как ответственность – к последствиям.

В раскрытых ладонях –
Растерянность любимых глаз,
В которых сгромоздилось сказанное.

05.04.24

Стоит российским левым признать, что октябрьский переворот был ошибкой и опыт построения советского государства — одной из величайших трагедий прошлого века, как тут же все встанет на свои места.

Левые и правые одинаково уничтожались большевистским режимом. Развал СССР был выгоден всем, кто хотел играть в представительную демократию. Развенчания культа революции и серьёзный подход к проблематике социального государства быстро дает понять, что внутри капиталистической системы с базовым минимумом демократических свобод создание социального государства обходится меньшей ценой и работает оно гораздо стабильнее и эффективнее. Оказавшись в этой точке, классическое марксистское понимание праксиса схлопывается до красивой в дизайне, но унылой в сердцевине социал-демократии. Последний интеллектуальный экскурс — в историю рабочего движения — и вовсе может принести разочарование в промышленном рабочем классе. Он слишком нестабилен, зависит от перераспределительной функции государства, а кто сможет ее обеспечить — не так уж важно. Для того, чтобы оставаться на плаву нужен кто-то более идейный, «интеллигентный» и достаточно обеспеченный, чтобы не давать хтони занимать командные позиции. Так социал-демократия переориентируется на городской средний класс. Марксизм остаётся в руках такого движения в виде тотема, напоминающего о болезненных родовых связях, или жалкого фетиша, интеллектуальной игрушки, с помощью которой можно отличаться от либералов и националистов, но которая без достижений либеральной науки начинает хромать на обе ноги.

Это приводит к кризису идентичности, логичному для этатистов в ситуации «конца истории». Сохранить то, что, согласно мифу, завоёвывалось низами так долго, становится все труднее. Бесплодный поиск идейных оснований современной политики приводит к оцепенению от того, что в системе, выгодной всем, уже много лет безраздельно властвует политический реализм, для демистификации которого не нужно быть профессиональным диалектиком. Проекты «нового зелёного курса» или «партисипативного социализма», конечно, выглядят несколько привлекательней советской плановой потогонки, но они больше похожи на стратегии антикризисного менеджмента представительной демократии, чем на план перехода к «другому миру». Все это озвучивается и преподаётся в то время, когда милитаристская машина государства на полную использует раздачу субсидий, льгот, дополнительных выплат и даже повышает налоги на бизнес ради стабилизации. Фискальный социализм менеджеров среднего класса вновь теряет очки.

Принятие представительной демократии делает праксис социалистов неотличимым от других политических групп, принявших тот же порядок вещей. Разве что у социалистов ресурсов меньше. Деполитизация в таком контексте — это стратегия выживания. Даже на рынке акторность рабочего выше, чем в этом политическом поле.

Но подобного отказа от наследия большевиков до сих пор не произошло. Это ещё больше усугубляет ситуацию. Благодаря «относительной автономности надстройки», формируется идеология, базирующаяся на таком же, как у правящей партии, квасном национализме «первого в мире пролетарского государства», повсюду рыскающего в поисках русофобии, и риторике ненависти, «классовой войны», позволяющей сделать шейминг основным агитационным жанром. В качестве ритуальной жертвы годится кто угодно: бывшие товарищи (Сёмин или Поднебесный), идейные враги (список бесконечный) и даже целые страны, в которых «левых нет».

Украина сидит у социалистов бельмом в глазу, постоянным напоминанием о собственной несостоятельности. Поэтому в манифесте «Справедливого мира» не будет ни слова об Украине, а в аналитике крупных левых каналов — ничего, что могло бы пробудить этическое сочувствие к населению «братской страны», находящемуся под постоянной военной угрозой. Вместо этого под сенью марксистских медиа в комментариях плодится жуткий шовинизм «захваченного режимом в плен» народца, ежедневно упражняющегося в цитировании Маркса и спорах о единственно верном смысле первоисточника.

Рене Жирар назвал это «кризисом неразличимости».

Порой забавно делать вылазки в прошлое.

Вспоминать, как по доносам, обвинявшим в «западничестве», перестали выдавать ключи от аудитории в университете для проведения киноклуба, на котором в одной аудитории на равных были студенты, преподаватели и гости со стороны. Как приходилось создавать подпольные площадки, собирать людей в разных уголках города по записям, сугубо «через руку», чтобы хоть где-то высказываться, обсуждать и спорить. А потом отвечать на звонки с угрозами о возможных полицейских рейдах. Собирать со знакомыми пикеты, участвовать в митингах, устраиваемых КПРФ, приходить на кружки Station Marx в местный ДОСААФ и разъяснять за 50 минут плутающим в дебрях сталинской диалектики великовозрастным лбам основы философского мышления. Славно начавший и бесславно почивший «холдинг марксистских медиа», благодаря участию в котором становился как кинокритик. Прекрасный Сашин Redoutable, разгромленный Цветковым, Листратовым и хором припевал. Разгромленный потому, что после начала войны, несмотря на весь пафос интеллектуальной подготовки к часу «Ч», просто свесил лапки и самовыпилился. Эгалите. От журнала и медиа к издательству прошедший такой тяжёлый путь, что порой и не верится, что удалось все это вынести. Травлю, угрозы, бесконечный хейт, обвинения в антисемитизме, в буржуазности, во всех сортах реакции. Когда неприязнь так очевидна и кулуарна, от бывших сотоварищей в том числе, что даже близкий московский друг в телефонном разговоре не сдержится и скажет: «Да вас в принципе считают ебанутыми!» Потом единственная забастовка в городе внутри старейшего культурного учреждения, закончившаяся победой, — подписанием официальных договоров, поднятием зарплат всем, кроме тебя. Суды, разбирательства, тяжбы — неустойка, обменянная на доллары, давшие потом возможность уехать, чтобы оказаться рядом с любимой, чьё утро 24 февраля начнётся с ракетных ударов, подвалов и криков: «Сделайте хоть что-нибудь!» Ночные агитрейды в одиночку. Бывшие товарищи сливаются. Печатаем на принтере с другом письма-обращения. Ночами разносишь их по почтовым ящикам везде, где можешь открыть дверь подъезда. Клеишь антивоенные стикеры. Маркером пишешь на поверхностях проклятья войне. Пытаешься делать хоть что-нибудь. Вяжут сына читательницы. Встречаешься с читательницей из Мариуполя, выбиравшейся под ударами ракет из оккупированного города. Помогаешь любимой, выехавшей из страны с одним рюкзаком и ноутбуком, собирать деньги, чтобы купить в Кишеневе лекарства и вылечить заболевшую сестру. Пытаешься делать группы поддержки, коллективные онлайн-кинопросмотры без границ. Потом Тбилиси. «Лекции на траве», «Projecteur» (до сих пор не доделали альманах, за что пиздец, как стыдно, но понимаю, что всему своё время — ему нужно больше мощностей, чего я раньше не мог предвидеть), «Umwelt», «Душнила». Мы колотим сообщество. С украинцами, россиянами, беларусами, грузинами — чтобы слышать и понимать друг друга.

К чему я все это? У меня напрочь убито чувство безопасности. Я практически не доверяю людям. Не доверяю словам, сужу по помыслам. Подпускаю к себе только тех, кого могу оценить по делам, инициативе, упорству. Интернет в этом отношении — самая небезопасная площадка из всех. В один момент кажется, что большинство конфликтов разрешены, победители забрали лавры, принесли горе побеждённым и могут жить свою лучшую жизнь. Но нет. Читают, пишут комментарии и, как и в наивном прошлом, пытаются поставить тебя на место.

А ты после очередной головомойки 30 раз думаешь: могу ли я что-то сказать или лучше промолчать? Внутри своего же маленького личного канала…

Но, как экзистенциалист-ироник, смеёшься от осознания всего этого, вновь оказавшись ни там, ни тут. И следом за другим ебанутым, либеральным консерватором (или консервативным либералом) Петром Чаадаевым, принимаешься делать все, лишь бы волны людских пересудов разбивались об дверь родного дома.

Расставлю все точки над i для тех, кто подписался сюда, как на «левый канал», а обнаружил тут антисоветчину или что-то ещё, считающееся для левых неприемлемым.

Для взглядов, похожих на мои, в литературе есть название «анархизм без прилагательных». Такой ярлык придумали для себя испанские анархисты-эмигранты конца XIX века, отказавшиеся выбирать сторону между рыночниками-индивидуалистами и социалистическими коллективистами. В качестве какого-никакого «учения» или философски обоснованной позиции такой анархизм кристаллизовался в текстах Вольтерины де Клер. В XXI веке «анархистами без прилагательных» считают себя некоторые левые либертарианцы, академические постанархисты и часть пост-левых анархистов. Хорошая виртуальная компания, в которой не бывает скучно.

Что можно предложить из этой оптики, полностью отражается в канале Эгалите, в книгах и видео, которые мы выпускаем. А здесь «все личное, что просится стать общим».

Мне особенно не с кем это обсуждать, да и не хочется. Время «агитации и пропаганды» прошло. Сейчас, когда всех так переломало, раскидало и напитало не проходящим страхом, нам всем следует учиться со-чувствию, со-переживанию и взаимопомощи. Не травить других ради идеалов, а поощрять свободу, где только возможно. Эффект может быть непредсказуем. А я доверяю хаосу.

Общее представление о размежевании и голосовании было бы оправданным только в том случае, если бы в действительности существовали непримиримые природные силы или интересы (тогда согласованное принуждение было бы лучше смертельной борьбы). Но в психологии ничего подобного не существует, а в социальной этике – это и вовсе является противоречием, поскольку любое свободное общество проистекает из общей человечности, а любой естественный интерес не случаен, так как по сути связан с общей основой. И какой свободный человек может спокойно спать, зная, что его друг обладает убеждениями, которые он абсолютно не разделяет, даже на уровне сочувствия?

Пол Гудман

Больше недели слушаю кавера PostmodernJukebox и мечтаю собрать кабаре-панк бэнд с почти такой же стилистикой. Что-то завораживает в этих воображаемых путешествиях во времени культурных объектов. Как будто сразу меняется восприятие слов, музыкальных решений, захватывает темпоральная мутация смыслов... В общем, представить любимых Pixies в 60-х в джаз-клубе или филармонии — вроде как и вполне возможно, но в другом обличии — уже сложнее, и как было бы здорово, если бы такое возникло тогда. Наверное, можно было бы говорить о некоторой революционности их главной песни, в то время, как к нам она пришла уже в виде баллады отчаяния захватившего все живое корпоративного рабства.

Ну и еще один мой любимый кавер от Jukebox (прости, дорогой Брайн) ❤️ Какая партия саксофона, какой артистизм всех музыкантов и вокалистки, сколько энергии!

https://youtu.be/GbbSFmPOmts?si=u9WGHCGUsrDVh9-e

В последние годы написание стихов стало для меня способом самоконтроля, артикуляции неопределенных эмоций, поиском локации, в которой пребывает голова. Иногда я обнаруживаю себя в шкафу вместе с барахлом слабых спутанных слов; у экрана монитора с отключившимися глазами, тоскующим по некоторой мифологической полноте бытия, сохранившей себя в культуре, как ключ без права передачи; подавленным и разрушенным собственными воспоминаниями или их отсутствием, что заполняется виной за все, что мне кажется достойным порицания. Я пытаюсь избегать слова «пустота», назойливо лезущего под пальцы в те моменты, когда трудно найти другие качественные характеристики предмета, чтобы придать ему форму (хотя бы метафорическую достоверность). Вспомнил, когда набрасывал очередной стишок, что Лао-Цзы считал пустотность важнейшей характеристикой бытия, человеческого и космического. Полез в Дао дэ цзин. Действительно, несмотря на разницу переводов, неотъемлемым атрибутом Дао (Пути) считается глубокая пустота, в которую мы можем погрузиться и использовать, как средство духовного успокоения. Дао притупляет остроту собственных внешних проявлений: распутывает узлы, смиряет движения, смягчает режущий глаза свет, чтобы в конце концов соединить мельчайшие частицы бытия между собой. Удивительно, как эта мистическая поэзия совпадает с делезовским описанием движения мысли по вертикали: нанизыванием одних мыслей на другие, выстраиванием иерархии давящих приоритетов. Делез обращает наше внимание на плоскостное измерение мышления, принципиальную ризоматичность интеллектуальных содержаний бытия, которыми мы заполняем мир и заполняемся сами. В Дао дэ цзин говорится, что «тайна глубины» меркнет в пустоте Дао. Пустота нередко фигурирует в тексте, как категория полезности. В этом отношении чувство опустошенности действительно развязывает руки, подавляет некогда сильнейшие страхи, вытаскивает из отчаяния обстоятельств. Но вместе с тем смиряет Эго — этого фанатика, выросшего под властью культа иерархических достижений и капиталистического роста. Едкий росток не-жизни, сеющий суету, в целях самозащиты или обретения власти (между чем порой трудно провести различия) пытающийся построить ценностную пирамиду под названием «мораль». Западные мыслители долгое время советовали нам кристаллизовать Эго, собрать, сконструировать из него нечто цельное, направленное к большему, чем ты есть (сформировать моральный субъект). Пол Гудман сопротивлялся этому, считая, что кристаллизация Эго равнозначна коммуникативной смерти. В таком подвешенном состоянии (погрузившись в Дао) начинаешь больше доверять случайному и неизвестному, а на нахоженных тропах — чрезмерно утомляться, поскольку видимое перегружено навязчивыми значениями.

Наша встреча — это чудо, от осознания которого я всегда ощущаю тепло. В нем распадаются наши космические одиночества, даря силы на что-то большее.

Я восхищаюсь смелостью этих юных идеалистов, что во время чумы делали нездешнее и жили сообразно желаниям. Я восхищаюсь этими порой слишком серьёзными, но столь же уверенными в своей любви и творческой страсти людьми, которыми они стали. Я хочу идти с нами дальше, до самого края ночи. И просыпаться каждое утро рядом с тобой.

Память

За краем света, за краем ночи
Растут цветы и дикие травы,
Деревья высокие и животные
Воющие, шепчущие и огрызающиеся.

Сердце бьется безропотно и страх отступает.
Я уверен, что буду понят,
Погружаясь рукой в глубокую пустоту,
Формирующую мою память.

25.04.24.

Просто напомню

Это был целительный разговор, после которого хочется продолжать мыслить переживаемое, заходя все глубже и глубже!