Гребер и Уэнгроу в «Заря всего. Новая история человечества» (тут пересказывала их лекцию/эссе на тему):

Конечно, нельзя забывать: социальная теория неизбежно предполагает определенное упрощение. Например, почти про любое действие человека можно сказать, что в нем есть политический, экономический, психо-сексуальный аспект и так далее. По большей части социальная теория — игра, в которой мы делаем вид, просто ради дискуссии, что существует лишь какой-то один из этих аспектов. По сути, мы сводим всё к карикатуре, и это позволяет нам выявить закономерности, которые в противном случае остались бы невидимыми. В результате весь настоящий прогресс в социальных науках стал возможен благодаря тем, кому хватало смелости говорить вещи, в конечном приближении слегка нелепые: работы Карла Маркса, Зигмунда Фрейда или Клода Леви-Стросса — это лишь несколько характерных примеров. Нужно упростить мир, чтобы открыть в нем что-то новое. Проблема возникает, когда открытие давно совершено, а люди продолжают упрощать.

Высказывания Гоббса и Руссо были ошеломляющими и глубокими для их современников, открывали новые просторы воображению. Теперь же эти идеи звучат банально. В них нет ничего, что оправдывало бы продолжающееся упрощение истории человечества. Современные социологи сводят людей прошлого до двухмерных карикатур не столько для того, чтобы продемонстрировать что-то незаурядное, а потому, что, по их представлениям, именно такой формы «научности» от них ожидают. В результате это лишь обедняет историю и, как следствие, — наше представление о возможном.

Мне кажется, невозможно заниматься социальной теорией и не коробиться периодически от ощущения, что то, что ты говоришь или пишешь, звучит слишком упрощенно. При этом есть две большие разницы: можно сознательно упрощать, чтобы вывести принцип или сделать идею более ясной (понимая при этом, что реальность на самом деле устроена сложнее), а можно утверждать, что реальность действительно устроена настолько просто (как её описал Гоббс, Руссо, Фукуяма, Пинкер, Харари, etc). Это создает две проблемы: выборочное внимание (мы видим то, что подтверждает нашу точку зрения, а противное — не видим) и слепоту к слабостям собственной теории (мы перестаем видеть в ней недостатки).

Но само по себе это стремление во что-то, уже, наконец, уверовать, как в истину, очень понятно и манит — мы подспудно ждем, когда же наука убедительно и, самое главное, просто ответит на наши Большие Вопросы. Сложные ответы кажутся какими-то недостаточными и полными оговорок, как будто автор сам не до конца знает ответ. Это неслучайно: он и не знает.

При этом есть дисциплины, которые предполагают обратное движение — например, ну да, философия, сознательное и, возможно, кое-где чрезмерное усложнение какого-то кусочка реальности. Философию иногда называют искусством проводить различия, и это первое условие ясного мышления. Философия (особенно — философия науки) способна предложить взгляд со стороны (outsight), тогда как наука пытается ответить на конкретные вопросы (получить insights).

Приходится постоянно переходить с одного уровня на другой — и, главное, не пытаться упрощать там, где стоит усложнять, и наоборот, и не забывать, что зачастую мы обсуждаем не реальность, а её карикатуру. (Вот это конечно — совсем не банальная задача).