Вчера я попрощалась с домом, в котором прожила семь лет — хрущёвкой из жёлтого кирпича на юго-востоке Москвы. В ней прошли всё моё студенчество и много рабочих лет. Я принимала в ней друзей и родных и смотрела из большого кухонного окна во двор в разные сезоны — это было удобно, потому что оно было обновлённым, и в нём не было переплётов. В квартире было утреннее солнце, но и на закате было хорошо. Я очень любила качели во дворе и много чего успела на них передумать, глядя на девятиэтажку напротив (она пока стоит).

В дальней комнате из двух у меня был кабинет (а ещё там спали гости, а потом я стала переселяться туда, когда принимала кого-то): в ковидные времена это было удобно — я спала в одной комнате, а работала в другой, глядя на макушки деревьев со своего пятого этажа. Он был последним, поэтому над моим застеклённым и душным балконом был свес кровли, и когда на него садились голуби, казалось, что там сверху паркуется грифон. В общем, я очень любила эту квартиру.

А ещё я много гуляла по зелёным дворам и сначала очень удивлялась датам постройки, сложенным на фасадах из кирпича: 1959. Я уехала оттуда в декабре 2021-го в счастливую жизнь, особенно не раздумывая и не скучая потом: время покидать этот дом подходило плавно, решение перемещаться куда-то поцентральнее зрело во мне не один год, так что я не ощущала это как потерю. Когда я вернулась в Москву в 2023-м, я увидела, что мою улицу Нижегородскую активно перестраивают — и поняла, что дом, наверное, снесли. И пару лет я боялась ехать туда и смотреть на это — а вчера поехала вместе с подругой, которая тоже очень любила эту квартиру. И застала промежуточный этап.

Сейчас почти все пятиэтажки стоят там пустые с выбитыми окнами и снятыми дверями — тревожные и мертвенные в сумерках, обнесённые синими заборами. Пространство тоже меняется: на месте компактных утопающих в зелени домов из кирпича с милыми крыльцами растут спорадические многоэтажки, которые стараются позатейливее сесть на свой футпринт — с разворотом, с отступом, с блестящим стеклянным фасадом. Этот контраст маленького и большого, умирающего и наступающего, выношенного и сияющего какой-то очень пугающий: как сказала моя подруга, кажется, что кого-то заставляют замолчать. А у меня в голове, пока мы ходили, всё крутилось два слова: «поглощение» и «фагоцитоз». Как будто ценности нового города поглощают, уничтожают ценности старого как враждебные. И кажется, тот город нравился мне больше.

Я думаю, людям, которые купили квартиры в новых домах, там тоже не по себе: им вряд ли нравится советская застройка, они уже пару лет живут среди расселений, сносов и строек — и будут жить так ещё пару лет: в тревоге и мрачности разрушений и кутерьме строительства. Слепые тёмные окна, сквоттеры (кажется), заборы, пустые остановки на огромной магистрали — всё это выглядит тревожно даже тёплым осенним вечером.

Мы висели на строительном заборе, заглядывая в заросший двор, где я любила есть мороженое, и в дырки на месте моего подъезда — и я подумала: видимо, я противница сносов? Это ведь очень консервативно? И когда я успела? И как вообще обо всём этом думать? Дойти до того, что любой снос — это плохо? Нет, это абсурд. Но почему-то очень грустно и больно видеть, как то, что было твоей повседневной средой — дом, двор, соседние дворы — уничтожается. Я прогулялась по дворам в одну сторону, вспомнила свои ощущения от них — и уже не нашла сил пройти обратно.