*
друзья превращаются в коучей, в небо над ними —
(раздвижные прижизненные правила заработков)

вот фура выехала за новыми учениками,
вывалила на опушке среди опилок;
друзья стали учить:

поэзия есть дар в темнице мира темной;
поэзия это вертолет скорости;
в стихотворении кроется интрига траура;

дальше опушка ветшает,
учеба превращается в пни

коучи и неучи возвращаются в небо

Зеркальный паровоз

шел с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
он преломлялся в пятой перспективе
шел с неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
Он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух
весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал
как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо

1986

Константин Кедров

Когда утро начинается неожиданно со сбоя сна — пробуждением в 4 утра, ты видимо гармонируешь с окружающим: плоские слипшиеся веки бессильные, сухой свет кругом, складки штор как прикрытость сонных глаз, ожидание нарастающего гула дня. Из этого совпадения трудно выбраться назад, во тьму и глубину сна, чтобы заново отделиться от просыпающегося мира. Искусственно законопатить себя тьмой, обмануть мозг, что снаружи мыслить нечего, заглубить себя бездвижностью? Нужно пробовать разное, возвращение это тяжело.

*
она поехала в Ейск
он поехал в Егойск
встретились на вокзале Всейска

дороги вымощены «-ск»

города полны
гражданской войны

Недавно засыпал в ощущении, что хочу вернуться к дневнику. Я не вел его с 2020 года, когда личное пространство изменилось, сокровенность домашнего письма себе в огромный файл исчезла. Все последующие практики — это обходные пути для неугасшего дневника, но потерявшего свой дом. Предыдущий дневник я писал в документе под названием «Полденник» около 11 лет. Куда поместить новый — не знаю, но точно не в телеграм. Публичное делает даже откровенную речь шизофреничной, она все время оглядывается на других. Нужна речь, которая растекается только по своему файлу, записной книжке. Ну как ящерица в высоком аквариуме.

Спасибо Нине за коммент про мой текст о друзьях в архивных гробах.

Руслан Комадей как поэт сформировался внутри нижнетагильской поэтической школы (возникшего в 2000-е детища поэта Евгения Туренко и исчезнувшего как активное явление с его смертью). За короткое время в небольшом городе появились сразу несколько сильных молодых поэтов (впоследствии ставших значимыми фигурами в русскоязычном литпространстве): Екатерина Симонова, Алексей Сальников, Елена Сунцова и др. 

Общая черта их текстов заключалась в «заземлении отчаянья небытия» (формулировка критика Данилы Давыдова) путем концентрации на бытовых предметах, признаках вещного мира.

Так, собственно, и происходит в тексте Комадея. Жуткая реальность с ушедшими (буквально или иносказательно) друзьями и близкими как бы отодвигается, становится архивом («каждому свой архивный гроб»). Люди - документами, которым «не помешает пыль». А лирический субъект - вечным аутичным архивариусом, который понимает, что «архив существует, пока он не разобран, пока сообщения копятся, пока фразы последних фраз запоминаются». И абсолютно неважно, будет ли кому-то дело до этого архива, есть ли нем какая-то объективная ценность (и существует и вообще понятие объективной ценности?). Это архив твоей личной памяти, твоей маленькой жизни.

#комментарий_Нины_Александровой

***
мама, несут донос,
полный воздушных слез,
запахов, снов и кала,
мам, ты его искала?

мам, ты его нашла!

в стеблях гнилого гноя,
где геморрой от горя,
а от пощады стыд —
милый донос стоит

мне не дано понять
маме дано понять
маме дано понять
мне не дано понять

мам, он тебя нашёл!

#стихотворениярусланакомадея

10 лет назад я написал в дневнике:

«Чем больше мы ближе, тем я ничего не помню вообще. Раскидан».

Какое волшебное ощущение, когда не вспомнить ощущение, контекст, чистое облако переживания-тайны. Это почти лучше стихов. Впрочем, там ниже я привел два текста Ксении Чарыевой (не знаю, что они проясняют, но удивительные тексты):

•••
Рукавом полным крóви
сшивая верхушки шагов,
говори со мной после всего.

Снег этим вечером
вы́сыпал острый как лазер,
вынул из зеркала голову и
отрубил.

Умереть от любви,
как от самой красивой руки,
глубоко внутри смысла, где швы вместо слов.

•••
он хотел лечь ниже дна
а стал кладом
думаю, имел место единственный взгляд,
и уместно сказать 'самоцель',
когда речь идёт о безнадёжности

некоторым расстоянием можно
рискнуть или,
наоборот,
оправдаться

на худой конец, забивать гвозди

К 80-летию дорогого Фасбиндера приложу еще незабываемый финал «Американского солдата», где спагетти-эстрадную пародию Пера Рабена на шлягер исполняет Гюнтер Кауфманн.

Более 4 минут в рапиде брат убитого Рики экстатично барахтается с его телом. И кувыркается, и падает, и опять падает, и тело приподнимает, и переваливается через него. Лучшее оплакивание на свете!

Иллюстрация Валерия Дьяченко к «Процессу» Франца Кафки, 1965-66.

Тогда как раз Кафку стали хорошо издавать — вышел черный сборник с «Процессом», новеллами и притчами, до этого была в 1964 году большая публикация в «Иностранной литературе».

В тот период многие уктуссцы были вокруг Кафки: но если Сигов в письме Гузу рекомендует читать, то вот Анна Таршис пишет сестре «Зачем читать Кафку, если можно не читать». Нечтение — тоже чтение, особенно в случае с Таршис.

*
вот оно и написано,
представлено вдаль,
точнее что приближается,
в кривости связей,
в недостаточке точности,
в повторяющихся конструкциях,
но это и правда оно
стихотворение многих метров































































































































































































































































































































где его финал —
никто не увидит