Сегодня проснулся в 6 утра. Неопределенное время не спал, потом спал. Снились архивы, конечно, договоренности и утраченное. Но где это было — в предсонных грезах или во сне, или даже было вчера — не помню.

Я настолько глубоко внутри поездки в Екатеринбург, что спрессовалось не только время, поколения художников и друзей за 60 лет, пространство — где от центра до окраины ходят скоростные ноги или что еще, но и размылся спектр — от одиночества до массовой тусовочности.

Каждый вечер после архивных разбродов я блуждал по городу, вылавливая или случайные, или нарочные, или заранние встречи, или новые редкие знакомства, тянулся по ним, потом вечер заканчивался, и я ритуально возвращался на вписку. Ощущение наполненности опытом, общением растворилось, всё отчужденное, без теплоты встречи. Думаю, оттого, что мое пребывание слишком долгое, поэтому стало прелым. В нём не работает живая динамика встреч, познания. Ничего, попробуем в другой раз. Примерно через 4 часа поезд в Москву.

Прорицание — тоже проблемное слово.
Потому что картавость возвращается. Но на письме прячется.

Исправленные 4 звука из детства — снова ломаются,
На покой уходят.

Оставляют мой рот кривым,
Голос смешным.

Я не выговаривал «р», «л», «з» и «ж»;

Не знал, что в своем имени только четыре из шести получаются.

Помню, мама хотела похвастать подругам, что ее шестилетний сын знает, где он живет, но «Елизово» звучало смешно из моих уст.

А мне было стыдно за мать, потому что слишком легкий вопрос не по возрасту.

Что-то неладное я стал замечать, переехав недавно в Москву, — тут слово «маршрутка» не употребляешь, поэтому вспоминаешь, чтобы не позабыть.

И две ебучие кочки окружают «ш», лежачие мусора речи.

И дело не в нормативности, а в неподатливости речи как тела — микроинсульт речи.

Но я теперь буду наслаждаться пропаданием четкого «р».

Любить звук,
любить букву,
точнее брюкву,
брелоки,
брюзжание,
зажрался