Радостью жить я обязан тебе. Наша встреча обновила счет времени и все изменила. Твоя радость — это свет, способный разогнать любые тучи.
Пусть все, что ты в себе взрастила служит тебе. Всегда оставайся свободной ❤️
с любовью, не знающей границ,
твой Саша
Пусть все, что ты в себе взрастила служит тебе. Всегда оставайся свободной ❤️
с любовью, не знающей границ,
твой Саша
По сути, есть всего два вида литературы: та, что изображает и та, что ищет. Ни одна не лучше, чем другая, и какой заниматься — лишь вопрос предпочтений.
Анни Эрно
Анни Эрно
Pj Harvey с песнями из нового альбома https://www.youtube.com/watch?v=pSUgrhmtXIw ❤️
YouTube
PJ Harvey: Tiny Desk Concert
Ann Powers | November 17, 2023
Polly Harvey has inhabited many characters throughout her 30-year career and always dressed the part: catsuit-rocking glam queen, high-collared Victorian wraith, mini-skirted libertine, feather-adorned warrior. Bringing the…
Polly Harvey has inhabited many characters throughout her 30-year career and always dressed the part: catsuit-rocking glam queen, high-collared Victorian wraith, mini-skirted libertine, feather-adorned warrior. Bringing the…
«Тар» — лучший фильм прошлого года. Ничего ярче, злобнее, отчаянней и, что самое важное, эстетичнее даже в программах европейских фестивалей трудно найти.
Анни Эрно в конце «Памяти девушки» выкладывает все карты на стол, очень емко формулируя задачу книги: «исследовать пропасть между ошеломляющей реальностью происходящего в тот момент, когда оно происходит, и странной нереальностью, которая спустя годы окутывает произошедшее».
Исследование в данном случае означает не обобщение и категоризацию опыта, а самоцельное методичное изучение того «не-я» («девушки из 1958-го»), которое продолжает присутствовать в памяти как отчуждённая сущность, неразрывно связанная с травматическим событием, приведшим к расщеплению. Экзистенциальная пропасть, волнующая Эрно, по ходу повествования раскрывается в качестве дискурсивных и институциональных («групповых») практик власти, расшатывающих границы субъективности. «Я» в ее романе — это продукт культурного производства, сами следы жизнедеятельности, бессистемно разбросанные по местам пребывания, и символические отпечатки Другого и других, оставшиеся в теле. Столкновение с другими преподносится как потенциально опасное и освобождающее, поскольку власть осуществляет «различение» — ту самую злополучную категоризацию и детерминацию реакций, эмоций и действий, которой Эрно стремится избежать.
Можно сказать, что «Память девушки» — фуколдианский роман, точно демонстрирующий почему мы не замечаем того, что позже будет названо «исторически важным». Как власть становится неотделима от нас. И почему, признавая это, можно обрести силу для экзистенциальной сепарации, после которой между одним и тем же человеком действительно будет трудно найти что-либо общее.
Для Эрно инструментом освобождения становятся стыд и интеллект, помогающие прийти к письму как социально-политической практике.
Исследование в данном случае означает не обобщение и категоризацию опыта, а самоцельное методичное изучение того «не-я» («девушки из 1958-го»), которое продолжает присутствовать в памяти как отчуждённая сущность, неразрывно связанная с травматическим событием, приведшим к расщеплению. Экзистенциальная пропасть, волнующая Эрно, по ходу повествования раскрывается в качестве дискурсивных и институциональных («групповых») практик власти, расшатывающих границы субъективности. «Я» в ее романе — это продукт культурного производства, сами следы жизнедеятельности, бессистемно разбросанные по местам пребывания, и символические отпечатки Другого и других, оставшиеся в теле. Столкновение с другими преподносится как потенциально опасное и освобождающее, поскольку власть осуществляет «различение» — ту самую злополучную категоризацию и детерминацию реакций, эмоций и действий, которой Эрно стремится избежать.
Можно сказать, что «Память девушки» — фуколдианский роман, точно демонстрирующий почему мы не замечаем того, что позже будет названо «исторически важным». Как власть становится неотделима от нас. И почему, признавая это, можно обрести силу для экзистенциальной сепарации, после которой между одним и тем же человеком действительно будет трудно найти что-либо общее.
Для Эрно инструментом освобождения становятся стыд и интеллект, помогающие прийти к письму как социально-политической практике.
Девушки вроде меня портили день врачам. У нас не было ни денег, ни связей – иначе мы бы не приходили к ним наудачу, вслепую. Мы напоминали им о законе, который мог отправить их за решетку и навсегда лишить прав на профессиональную деятельность. Они боялись сказать нам правду – что не собираются рисковать всем ради красивых глаз какой-нибудь девчушки, которая по глупости залетела. Разве что кто-то из них и правда скорее умер бы, чем нарушил закон, от которого умирали женщины. Но все они наверняка думали, что даже если не сделают девушке аборт, она всё равно найдет способ избавиться от ребенка. В сравнении с разрушенной карьерой вязальная спица во влагалище значила не так уж много.
Мне стоит больших усилий отвлечься от зимнего солнца на площади Сен-Марк в Руане, от песенки Сестры-Улыбки, даже от тихого кабинета врача с бульвара де л’Изер, чье имя я забыла. Вырваться из лабиринта образов и осознать то невидимое, абстрактное, ускользающее из воспоминаний, что толкало меня на поиски несуществующего врача. Это был закон.
Он был повсюду. В эвфемизмах и литотах моего дневника, в выпученных глазах Жана Т., в так называемых принудительных браках, в «Шербурских зонтиках», в стыде тех, кто делал аборт, и в осуждении окружающих. В абсолютной невозможности представить, что однажды женщины смогут свободно принимать решение об аборте. И, как водится, непонятно было, запрещены ли аборты, потому что это плохо, или это плохо, потому что запрещено. Все судили по закону, никто не судил закон.
«Событие». Анни Эрно
Мне стоит больших усилий отвлечься от зимнего солнца на площади Сен-Марк в Руане, от песенки Сестры-Улыбки, даже от тихого кабинета врача с бульвара де л’Изер, чье имя я забыла. Вырваться из лабиринта образов и осознать то невидимое, абстрактное, ускользающее из воспоминаний, что толкало меня на поиски несуществующего врача. Это был закон.
Он был повсюду. В эвфемизмах и литотах моего дневника, в выпученных глазах Жана Т., в так называемых принудительных браках, в «Шербурских зонтиках», в стыде тех, кто делал аборт, и в осуждении окружающих. В абсолютной невозможности представить, что однажды женщины смогут свободно принимать решение об аборте. И, как водится, непонятно было, запрещены ли аборты, потому что это плохо, или это плохо, потому что запрещено. Все судили по закону, никто не судил закон.
«Событие». Анни Эрно
Что можно ожидать от человека, который двадцать лет своей жизни был занят изготовлением булавочных головок?
«Демократия в Америке». Алексис де Токвиль
«Демократия в Америке». Алексис де Токвиль