tgoop.com/teatrdoc/173
Last Update:
«моя жизнь в искусстве» сегодня в россии может существовать, мне кажется, только как «моя жизнь с силовиками». сегодня шуганулась синего микроавтобуса фольксваген, потому что именно в таких увозили и пытали ребят из пензенского дела. вчера шла домой и увидела у подъезда полицейскую газельку, в квартиру поднималась с чётким ощущением, что сейчас будет обыск и арест, и просчитывала, кому и в какой очередности нужно будет сейчас позвонить/написать. мы опубликовали на bookmate пьесу «пытки» — о пензенском деле. это та самая, где «пыткам не хватает художественности». почему мне кажется важным и этот текст, и предисловия кати косаревской и лёши полиховича. опубликованная версия — это версия апреля 2018 года. в январе этого года стала публичной история и о самом деле, и о пытках. в этом тексте есть несколько моментов. во-первых, там монологи кати и лёши, которые столкнулись с таким впервые и на тот момент только учатся с этим жить. с этим и со страхом микроавтобусов фольксваген, с тем, что разговаривают теперь только отключив телефоны и где-то их оставив, с бесконечными секретными чатами, с постоянными эшниками, которые ходят за тобой (и это не преувеличение), с постоянным ощущением, что придут и за ними, с мыслями о том, как ты себя поведёшь, когда тебя будут бить электрошоком. предисловия к пьесе катя и лёша написали до того, как был опубликован текст об убийстве двух человек, в котором подозревают фигурантов. тогда многие заподозрили медузу в «подментованности», хотя солопов — это вообще последний человек, которого можно в этом заподозрить. после истории с доком я очень осторожно к таким обвинениям отношусь и каждый раз напрягаюсь. при этом механизм такого обвинения мне частично понятен. когда ты живёшь в постоянной опасности, а мы в ней живём в россии все, это нужно признать, ты ищешь врага, против которого ты можешь бороться или который просто эту опасность олицетворяет — так проще, от безусловной и постоянной опасности легко сойти с ума.
при этом, если говорить обо мне и моей работе, — этой мой выбор, и я его сделала абсолютно осознанно. но есть ли этот выбор на самом деле? в части — рисковать или не рисковать — да. в той части, где ты выбираешь или не выбираешь такую жизнь — уже вопрос. речь не про эмиграцию. очевидно, что многие сегодня, кто хотя бы немного в контексте происходящего, внутренне модерируют не только то, что они делают в театре/кино/литературе и остальном, но и в своих постах в соцсетях, в своих разговорах с друзьями и не друзьями. выбора тут никакого нет, это предлагаемые обстоятельства.
влияет ли это на культуру — естественно. влияет ли это на работу художника в широком смысле слова? мне кажется, что это очевидно. и это не только бесконечная самоцензура.
часто думаю, откажись я от своей работы и займись чем-нибудь не настолько очевидно небезопасным, вернусь ли я в какую-то «норму»? норму в том смысле, что перестану шугаться микроавтобусов (а я от них напрягаюсь даже не в россии)? перестану ли я цензурировать свои разговоры по телефону, прекрасно зная о прослушке? перестану ли периодически впадать в периоды «проснуться в 4 утра, одеться и ждать обыска до 6, потому что вдруг придут — а я голая», и потом обратно ложиться спать? вряд ли. я думаю, в этой точке моей жизни это уже невозможно ни при каких условиях, даже если я из россии уеду. ты нигде не в безопасности и постоянно подозреваешь многих людей в «подментованности», потому что такая жизнь учит тебя подозрительности и внимательности. разрушает ли это личность человека? да, и понимание этого для культуры в целом сегодня мне кажется очень важным. хотя я могу быть сто раз не права и просто «накручиваю».
«пытки» — важное свидетельство вот такой жизни, когда ты ещё даже до конца не понял, что именно в ней ты теперь и живёшь.
BY отдел боли
Share with your friend now:
tgoop.com/teatrdoc/173