движуха и грызня

На курсе «ИТС» (история теоретической социологии) Алексей Сергеевич Титков выстраивал нарратив, в котором история социальной теории второй половины ХХ в. представляла собой чередование теорий стабильности и теорий конфликта. Эта эвристическая схема была удобна для усвоения материала курса (например, в рамках этой борьбы базовых метафор социального мира обретала смысл то нисходящая, то восходящая популярность таких теоретиков, как Зиммель и Маркс), но ее легко было принять за то, чем она не является — то есть, решить, что она описывает не конкретные позиции конкретных социальных теоретиков определенного времени и места, а базово возможные положения социальной онтологии. Это здорово сбивает перспективу, потому что в какой-то момент тебе может показаться, что ты должен определиться для себя раз и навсегда: либо социальный мир — это устойчивый порядок, либо это вечный конфликт (when in actuality, it's neither). Более сбалансированные и приближенные к данной нам в ощущениях реальности позиции можно найти много где — у того же Козера в рамках его функциональной теории конфликта — но мне особенно близка исходная посылка теории полей Флигстина и Макадама:

Непрерывные, незначительные по масштабу и постепенные изменения — вот норма для поля, в отличие от картины рутинного воспроизводства поля, рисуемой в большинстве версий институциональной теории.

<...>

Если коротко, мы предполагаем, что поля стратегических действий всегда находятся в подвижном состоянии, поскольку споры происходят непрерывно и всегда сохраняется некоторая степень угрозы сложившемуся положению дел. Состязательная сущность полей и непрерывное давление изменений в поле стратегических действий — вот отдельные совершенно новые элементы, которые мы привносим в наш теоретический подход.

Поскольку это пост в телеграме, отсылка к личному опыту здесь не возбраняется. Я замечал описываемый Флигстином и Макадамом процесс «маневрирования» [jockeying] агентов во всех полях, в которых мне доводилось действовать. Не замечать его было сложно: он всегда становился предметом сплетен, а зачастую просто был заметен глазу. При этом, в разных полях я воспринимал этот процесс по-разному: где-то само его наличие и возможность принять в нем участие вызывало у меня возбуждение и задор («движуха»), а где-то я испытывал к нему глубокое, почти физическое отвращение и не хотел иметь к нему никакого отношения («грызня»).

И здесь хорошим подспорьем для мысли оказывается социальная эстетика Джона Леви Мартина нет, я не буду читать другую книгу. Будучи агентом поля, включенным в образующий его пучок отношений, я тем не менее воспринимаю его как объект, обладающий качествами, которые я переживаю в опыте как побуждения к действию. Я испытывал отвращение к своей школе и хотел как можно скорее оттуда уйти, потому что там была грызня. Место, где я сейчас работаю, мне нравится и привлекает меня тем, что там движуха. Если один и тот же объект может обладать разным вкусом для людей на разных позициях и разного склада [не знаю, как лучше перевести слово cultivation], то какие позиции и какой склад определяют восприятие естественного для любого поля процесса непрерывных изменений как «движухи» либо как «грызни»? Мечтаю когда-нибудь оказаться в состоянии дать концептуально ясный, логически стройный и эмпирически обоснованный ответ на этот вопрос.