tgoop.com/structurestrikesback/784
Last Update:
Наука как Realpolitik, часть 1
Любое познание – в каком-то смысле редукция. Мы не можем иметь дело с бесконечной реальностью как таковой, предпочитая ей частные, но ясные и последовательные когнитивные схемы. Социология знания – не исключение. Ее представители оперируют самыми разными системами различений, но одна из наиболее популярных – это тандем двух редукций, идущих в комплекте: А) научное есть социальное; Б) социальное есть политическое. Например, такую двойную операцию задействуют Стивен Шейпин и Саймон Шеффер в своей классической монографии про соперничество Бойла и Гоббса в определения границ надежного знания во время Реставрации Стюартов.
Традиционно критики этой и других работ участников Эдинбургской школы спорят с А, противопоставляя идее социальности науки то, что она прежде всего имеет дело с внесоциальными объектами (кварки, микробы, морские гребешки и т. п.), которые дают сдачи социальным конвенциям и категориям. Честно, эта критика не кажется мне важной сейчас вообще. В первую очередь, потому что она возвращает нас обратно в пространство философии, где мы постоянно мусолим границы между природным детерминизмом и свободой воли. Не считаю, что это предприятие полностью бесполезно, но я – социолог в первую очередь. Мне важно спорить с проблемами внутри пространства моей дисциплины. Так что, да, в целях аргументации согласимся, что наука полностью социальна, и пойдем дальше. Если вы не согласны и не идете, то sorry (not sorry).
Отсюда, куда как более важной и интересной мне представляется критика редукции Б. Точнее, редукции социального к наивному и вульгарному «политическому», понимаемому как борьба за власть; борьба, где нет ни истины, ни достоинства, ни справедливости, а только бесконечные маневры в поисках либо еще большего контроля над противниками (условно правая версия), либо как отрицание любого господства вообще (условно левая). Я думаю, такая политика имеет куда отношение больше к стереотипному представлению о ней в сериалах типа «Игры престолов» или «Карточного домика», но не к той политике, которая реально разворачивается в обществе.
Во-первых, политические элиты никогда не ведут себя исключительно как расчетливые циники, ищущие власти ради ее самой. Не менее важны их представления о социальных границах и социальном порядке, которые Вебер называл чувством чести. Это чувство скрепляет наделенных властью в единую клику, отделяя их как избранных от черни. Властный расчет следует за этими границами, а не наоборот. Во-вторых, массы тоже постоянно врываются в политику, но они еще в меньшей степени ведомы голым интересом, потому что никакого опыта интриг и манипуляций у них нет. Зато представители подчиненных классов могут остро и искренне переживать чувство несправедливости, которое артикулируется во взрывающих повседневность утопиях.
В этом смысле довольно удивительно, что Шейпин и Шеффер очень мало пишут про то, что Гражданская война в Британии XVII века, после которой разворачивается их повествование о экспериментаторах и натурфилософах, была в первую очередь войной между сословиями и сектами. Они касаются факта призрения к экспериментаторам, занятых ручным трудом, или проводят свидетельства инициации в Лондонское королевское общество по образцу посвящения в сан. Но эти мотивы у историков описаны, скорее, по касательной. В последних двух главах книги вся комплексность контроверзы сводится к тому, что Бойл в первую очередь мечтает о уютненькой олигополизации науки, которой можно достичь с помощью эксклюзивной технологии опытов с воздушным насосом, а Гоббс противостоит всему этому с точки зрения абсолютного raison d’etat.
BY Структура наносит ответный удар
Share with your friend now:
tgoop.com/structurestrikesback/784