до недавнего времени я и не представляла, что возможна такая реальность, в которой я читаю опубликованные романы своих друзей, а они мой. но благодаря shell(f) это случилось. этой ночью по предзаказу во входящие упала книга наташи авдеевой «(не)вовремя мама».

ради самосохранения я пыталась, но так и не смогла оторваться — прочитала взахлеб к 4 утра и это были лучшие часы этого дурацкого года. неожиданно получилось забыть обо всем и прожить счастливый и длящийся дольше музейного опыт предстояния перед великим искусством. такого я не испытывала со времен прошлой жизни — зависания в капелле скровеньи наедине с нежными, но такими мощными фресками джотто.

я уже читала рассказы наташи и знала, что она прекрасно пишет, но такого масштаба литературы не ожидала — не знала, что такое возможно в принципе, и что сделает это не кто-то недосягаемый, признанный, почетный, а именно наташа.

красота ее языка мгновенно выдергивает из повседневности, даже когда она предельно невыносима. так бывает, когда неожиданно пробуешь на вкус что-то невероятное, ошеломляющее. но такое удовольствие быстро заканчивается, а наташин текст остается, накрывает уязвимых в своих травмах мягким, но прочным панцирем, опытом «незабудки, побитой дождем, но снова поднявшейся».

у нас с наташей общая профессия и очень разные жизни и боли, но с ее текстом приходит какое-то универсальное освобождение — вслед за автогероиней получается «выдохнуть задержанный когда-то давно воздух».

в слове «промозглость» три чередующиеся согласные в центре жмутся друг к другу, словно находятся не на своём месте. при попытке произнести звук поскальзывается на голосовых связках, не может выдать, что положено, и получается больше что-то «про мою злость».

мой школьный дневник — манифест, произведение искусства, сборник стихов. на каждой странице красной перьевой ручкой, как на руках полукровок во вселенной гарри поттера, выцарапано: «могло быть лучше!»

я хочу раствориться таблеткой аспирина в тёплой воде и безвольно, послушно следовать за ней туда, где есть место всем, смешаться и быть частью чего-то большего.

о, да!

очень кстати в тексте наташи появляются и встают рядом с ней большие деревья — сьюзен, сильвия, вирджиния, трейси, джоан, анни, нора и луиза. великие и, в то же время, такие же, как все, женщины, терявшие способность любить и находившие ее снова, но очень нескоро.

на скамейке той самой радиальной станции «проспект мира», со стороны, где поезда отправляются в центр, я на долгие годы потеряла способность любить. уважение к себе выпарилось, как вода из белой эмалированной кастрюли, где ягоды жимолости чёрной накипью, камнем прилипли к поверхности дна. ветер от проходящих поездов навсегда уносил с собой обрывки мужского голоса: «не вовремя» — «не знаю, но решение принимать тебе» — «не могу».

читать книгу куратора — особое удовольствие. каждый факт большого мира, вторгаясь в приватное, занимает свое место на стене памяти и со-звучит с опытом, который принято считать незначительным, в тексте наташи вырастающем до своих настоящих размеров — размеров вселенной.

иногда мне пишут про ту или иную сильную главу, но у наташи каждая глава одинаково сильная, читая их, хочется лишь одного — чтобы она продолжала писать и будущее многих книг, записанное в первой, только что вышедшей, исполнилось.

ближе к концу романа буквы в приложении apple books запрыгали как иглы энцефалографов, и я испугалась, что этот дорогой текст — временное, исчезающее сообщение, что я не успела, недостаточно быстро читала, упустила возможность положить в себя эту красоту. но текст снова застыл и позволил себя впитать (за что никаких слов благодарности не будет достаточно).