Как-то я уже писал здесь о том, что Фрейд размышлял о любви преимущественно экономически, концептуализируя ее главным образом как нарциссическую идентификацию. Иначе говоря, как выстраивание себя за счет образования прочной связи с другим, через утилизацию его — во многом сконструированного, фантазмического — образа.

Но в результате этот самый другой превращается в главную угрозу для цельности субъекта. Фрейд неоднократно отмечал, что из всех возможных способов согревания в мире дефицита любовь — вероятно, самый рискованный:

«Мы никогда не бываем более беззащитны по отношению к страданиям, чем когда мы любим, и никогда не бываем более безнадежно несчастны, чем когда мы потеряли любимое существо или его любовь».

За образом другого, как за экраном, субъект прячется от близости распада и смерти. Но, чем глубже и интенсивнее связь с ним, тем выше риск дезинтеграции. Этот риск — плата субъекта за иллюзию снятия разрыва, ведь

«на вершине влюбленности граница между «Я» и объектам угрожающе расплывается. Вопреки всякой очевидности, влюбленный считает «Я» и «Ты» единым целым и готов вести себя так, будто это соответствует действительности».

Довольно примечательно, что в «Недовольстве культурой» Фрейд, рассматривая состояния, при которых дистанция между Я и объектом снимается, сначала говорит о любви, и только потом о шизофрении.

#Entwurf
#Фрейд

Впрочем, даже у самого Фрейда можно найти намеки на возможность радикально иного любовного опыта — не сводящегося к утилизации. Но лишь намеки: концептуальное различение любви и влюбленности, а также любви и зависимости/созависимости появится позже.