Читаем с дочкой Пиноккио, и как же я люблю старые детские книги (и старые переводы). Синтаксис, который кажется нам сейчас капельку манерным, словосочетания вроде “продувной негодяй”. Или вот:
Когда мы завтра вернемся, ты уже сделаешь нам такое одолжение и будешь хорошенький, мертвенький, и ротик у тебя будет очень-очень широко открыт.
Вообще в Пиноккио на современный взгляд необычно много смерти: кроме хорошенького и мертвенького, есть еще четыре кролика, черные, как чернила, которые несут на плечах маленький гробик, потом мраморное надгробие на могиле девочки с лазурными волосами, издохший Мелампо, несчастный Фитиль, превращенный Господинчиком в осла и погибший от непосильной работы.
На это можно сказать, что и детская смертность в XIX веке была намного выше, вполне естественно, что бедных малышей пугали черными гробиками. Но мне кажется, что современные авторы впали в другую крайность – смерть вообще ушла из детских книжек. Ее можно найти разве что в гетто “такие специальные книги, которые мы покупаем, если нужно поговорить с ребенком о смерти”. Вроде “Как я появился на свет”, только наоборот. А в обычных детских книжках смерти не встретишь, разве что у кого-нибудь из второстепенных героев умрет хомячок.
И я думаю, дело не в ФЗ 436, это началось намного раньше и не только у нас. Просто чаще всего дошкольникам читают уставшие родители, а уставшим родителям хочется, чтобы в книжке были Петсон, Финдус, мюклы, в крайнем случае – противный Густавсон, а не кролики с черным гробиком на плечах, чтобы не приходилось поперхиваться в неожиданных местах и объяснять ребенку, что все когда-нибудь умрут – да, милый, и ты тоже.
И поперхиваемся мы потому, что смерти нет не только в книгах, она как будто вычеркнута из жизни. Мы не видим мертвых, мы не можем нормально попрощаться, мы оставляем живого человека в больнице, а потом нам показывают гроб в крематории, где лежит вообще, совсем не он. И почти все ритуалы, которые были нужны прежде всего родственникам, теперь взяли на себя "такие специальные службы", и смерти как будто не стало. Вот и в книжках тоже.
И еще мне кажется, что в современной детской литературе какой-то крен в сторону преуменьшения зла. Монстр оказывается не монстром, а несчастным одиноким зайкой, которого нужно пожалеть и обогреть, лягушка не съедает кузнечика, они вместе весело поют и танцуют на лугу. И мир представляется таким добрым разумным местом, где нет никакого зла, есть только небольшое количество бармалеев, которых мало любила мама, но если бармалеев пожалеть и быстренько объяснить все правила, они сразу исправятся.
Моего внутреннего ребенка такое писательское прекраснодушие подбешивает. И я в нем узнаю родной миллениальский невротизм: зла нет, смерти нет, давайте все обнимемся, испечем печеньки, залезем под одеялко и посмотрим “Друзей”.
А потом приходит Карло Коллоди и говорит:
У бедняги украли четыре золотые монеты. Стало быть, вяжите его и немедленно посадите в тюрьму.
Шах и мат, дорогие миллениалы, и как мы теперь объясним такой поворот нашим детям?)
Читаем с дочкой Пиноккио, и как же я люблю старые детские книги (и старые переводы). Синтаксис, который кажется нам сейчас капельку манерным, словосочетания вроде “продувной негодяй”. Или вот:
Когда мы завтра вернемся, ты уже сделаешь нам такое одолжение и будешь хорошенький, мертвенький, и ротик у тебя будет очень-очень широко открыт.
Вообще в Пиноккио на современный взгляд необычно много смерти: кроме хорошенького и мертвенького, есть еще четыре кролика, черные, как чернила, которые несут на плечах маленький гробик, потом мраморное надгробие на могиле девочки с лазурными волосами, издохший Мелампо, несчастный Фитиль, превращенный Господинчиком в осла и погибший от непосильной работы.
На это можно сказать, что и детская смертность в XIX веке была намного выше, вполне естественно, что бедных малышей пугали черными гробиками. Но мне кажется, что современные авторы впали в другую крайность – смерть вообще ушла из детских книжек. Ее можно найти разве что в гетто “такие специальные книги, которые мы покупаем, если нужно поговорить с ребенком о смерти”. Вроде “Как я появился на свет”, только наоборот. А в обычных детских книжках смерти не встретишь, разве что у кого-нибудь из второстепенных героев умрет хомячок.
И я думаю, дело не в ФЗ 436, это началось намного раньше и не только у нас. Просто чаще всего дошкольникам читают уставшие родители, а уставшим родителям хочется, чтобы в книжке были Петсон, Финдус, мюклы, в крайнем случае – противный Густавсон, а не кролики с черным гробиком на плечах, чтобы не приходилось поперхиваться в неожиданных местах и объяснять ребенку, что все когда-нибудь умрут – да, милый, и ты тоже.
И поперхиваемся мы потому, что смерти нет не только в книгах, она как будто вычеркнута из жизни. Мы не видим мертвых, мы не можем нормально попрощаться, мы оставляем живого человека в больнице, а потом нам показывают гроб в крематории, где лежит вообще, совсем не он. И почти все ритуалы, которые были нужны прежде всего родственникам, теперь взяли на себя "такие специальные службы", и смерти как будто не стало. Вот и в книжках тоже.
И еще мне кажется, что в современной детской литературе какой-то крен в сторону преуменьшения зла. Монстр оказывается не монстром, а несчастным одиноким зайкой, которого нужно пожалеть и обогреть, лягушка не съедает кузнечика, они вместе весело поют и танцуют на лугу. И мир представляется таким добрым разумным местом, где нет никакого зла, есть только небольшое количество бармалеев, которых мало любила мама, но если бармалеев пожалеть и быстренько объяснить все правила, они сразу исправятся.
Моего внутреннего ребенка такое писательское прекраснодушие подбешивает. И я в нем узнаю родной миллениальский невротизм: зла нет, смерти нет, давайте все обнимемся, испечем печеньки, залезем под одеялко и посмотрим “Друзей”.
А потом приходит Карло Коллоди и говорит:
У бедняги украли четыре золотые монеты. Стало быть, вяжите его и немедленно посадите в тюрьму.
Шах и мат, дорогие миллениалы, и как мы теперь объясним такой поворот нашим детям?)
Content is editable within two days of publishing Step-by-step tutorial on desktop: The creator of the channel becomes its administrator by default. If you need help managing your channel, you can add more administrators from your subscriber base. You can provide each admin with limited or full rights to manage the channel. For example, you can allow an administrator to publish and edit content while withholding the right to add new subscribers. End-to-end encryption is an important feature in messaging, as it's the first step in protecting users from surveillance. There have been several contributions to the group with members posting voice notes of screaming, yelling, groaning, and wailing in different rhythms and pitches. Calling out the “degenerate” community or the crypto obsessives that engage in high-risk trading, Co-founder of NFT renting protocol Rentable World emiliano.eth shared this group on his Twitter. He wrote: “hey degen, are you stressed? Just let it out all out. Voice only tg channel for screaming”.
from us
