Видения преследовали Уэнсдей уже три месяца.

Каждое утро начиналось одинаково: холодные руки на горле, сжимающие так, что лёгкие горели от нехватки воздуха, а перед глазами плыли чёрные пятна. Уэнсдей просыпалась с бешено колотящимся сердцем и привкусом страха на языке — эмоции, которую она презирала больше всего на свете. Но страх был не за себя. Никогда за себя.

В последние мгновения перед пробуждением она всегда слышала голос. Голос, который в реальности звучал как смех колокольчиков, как первые лучи солнца, пробивающиеся сквозь тучи. Но в видении он был искажён до неузнаваемости — сорванный от боли, хриплый от ярости, полный такого отчаяния, которое разрывало что-то глубоко внутри Уэнсдей.

"Это твоя вина, Уэнсдей. Я умерла из-за тебя!"

Энид. Всегда Энид.

Уэнсдей Аддамс боялась немногого в этом мире. Смерть была старым другом, тьма — родным домом, боль — просто ещё одним ощущением, достойным изучения. Но мысль о том, что Энид Синклер может умереть, и что она, Уэнсдей, окажется виновницей — эта мысль вызывала нечто, чему она не могла дать название. Нечто холодное и острое, что сжимало грудь и не отпускало даже днём, когда Энид была рядом, живая, тёплая, настоящая.

Это началось не сразу. Чувства приходят незаметно, особенно к тем, кто не привык их замечать. Сначала Энид была просто соседкой по комнате — раздражающе жизнерадостной, слишком яркой, невыносимо оптимистичной. Потом — партнёром, который не сбегал при виде опасности и не задавал глупых вопросов. Потом — единственным человеком, чьё присутствие не вызывало желания остаться в одиночестве.

А потом Уэнсдей поймала себя на том, что прислушивается к звукам в комнате, когда Энид возвращается поздно. Что печатает медленнее, когда Синклер болтает о своём дне, потому что на самом деле слушает каждое слово. Что просыпается ночью и смотрит на вторую кровать, просто чтобы убедиться, что Энид дышит.

Это было неприемлемо. Чувства делали уязвимой. Привязанность означала слабость. А Уэнсдей не могла позволить себе слабость, особенно сейчас, когда видения показывали ей снова и снова: близость к Энид убьёт её.

Поэтому она делала то, что всегда делала лучше всего — хоронила эмоции так глубоко, что даже сама почти переставала их чувствовать. Она концентрировалась на расследовании. На поиске угрозы. На том, чтобы предотвратить смерть Энид любой ценой.

Даже если эта цена — собственное сердце.

Но видения не менялись. Сколько бы она ни искала, сколько бы ночей ни проводила, анализируя каждую деталь, будущее оставалось неизменным. И это пугало больше всего.

🌟🌟🌟🌟😻❤️😻

Первые признаки беды появились незаметно.

Конец сентября принёс с собой лёгкий кашель. Энид отмахивалась от него, смеялась, говорила что-то о простуде и осенней погоде. Но Уэнсдей замечала. Она всегда замечала, когда дело касалось Энид — это было как проклятие, от которого невозможно избавиться.

Кашель усилился к октябрю. Энид начала возвращаться в комнату позже, с покрасневшими глазами и бледным, почти прозрачным лицом. Уэнсдей слышала, как по ночам соседка запирается в ванной, и оттуда доносятся приглушённые звуки — надрывные, мучительные, словно Энид пытается вырвать из себя что-то, что застряло слишком глубоко.

Однажды Уэнсдей зашла в ванную сразу после Энид и увидела кровь на белой раковине. Несколько капель, которые Синклер не успела смыть. Алые, яркие, обвиняющие.

— У меня просто проблемы с желудком, — сказала Энид, когда Уэнсдей спросила напрямую. Голос был слишком лёгким, улыбка — слишком натянутой. — Знаешь, стресс перед экзаменами. Плюс еда в столовой стала ещё хуже, чем обычно. Наверное, съела что-то не то.

Ложь звучала оглушительно в тишине их комнаты. Уэнсдей видела, как дрожали пальцы Энид, когда она теребила край рукава. Видела тёмные круги под глазами, которые не скрывал даже макияж. Видела, как Синклер незаметно прижимала руку к груди, словно там что-то болело.

-Хотите обсудить персонажей, но не с кем?

-Желаете обсудить сюжет?

-Хотите поделиться артами или работами по дневнику будущего?

:база