Это очень длинный отчёт, но самый лучший, что я читал😭

Реал игры несут много сюрпризов и я почти привык играть в живую

Отчет от лица Вулы

И вот сидим мы в Бирбауне, греемся на последнем осеннем солнышке. Шесть дней нам тут куковать, покуда бургомистр сыщет ребят лихих, что согласятся с нами на погибель плыть, к Черному Замку. Шесть дней… За это время в мои годы можно было зачать, выносить и родить троих, да еще и успеть сплясать на свадьбе соседа. А сейчас шесть дней – для меня один вздох. Или полвздоха. В моем-то возрасте время течет иначе, не рекой, а болотной водицей. Сижу по вечерам на лавочке, а вокруг жизнь кипит, молодая, глупая, прекрасная.

Вот и мои молодые спутники притащили из подземелья, куда они лазали, хлама разного волшебного. Щит, что стонет под ударами, принимая в себя боль, и меч, что раз в день может выплюнуть искру магии – но одноразово, слабенько, без настоящей страсти. И еще они успели в той сырой темноте прихватить не только сокровища, но и грибную заразу. Эх, милые. Не берегут себя. Помню, мы в юности тоже грибочки любили, да только другие, болотные. От них не хворь, а одна сплошная радость и песни до утра у костра, да такие, что сам леший из чащи подпевать выходил. Ну да ладно. Иду я к местному главному жрецу, слово за слово, а он мужик оказывается толковый, лаборатория у него хорошая. Намешали мы с ним зелий, вылечили моих сорванцов. В остальные дни хожу всё с Ханной, девочкой-разбойницей, на рынок. Ходим, торгуемся. Покупаем провиант, веревки, шесты, сковородки, снаряжение для будущих наемников и двух осликов — словом, всякого барахла, без которого в дороге никак.

А остальные наши молодые орлы чем в эти дни промышляют? Зигфрид, наш паладин, весь изводится. Аки лев рыкающий, по всем подворотням злодеев ищет. Мечется, бедный, глаза горят, пистоль свой диковинный наготове держит. Ищет-ищет, да так никого и не находит. Эх, дитя ты мое ревностное, ясноглазое… Зло-то оно не в подворотнях прячется. Оно сидит в теплых домах, пьет дорогое вино и законы пишет. А в подворотнях что — одна нищета да отчаяние. Нашел бы лучше себе девку справную, она бы из тебя всю эту хтоническую дурь быстро выбила. А вот Фриц, наш юный жрец, — вот уж золотой ребенок. Пошел на кладбище могильщику помогать. И не брезгует трудом черным. Работает, ручки в мозолях, а на лице улыбка. На таких вот мир-то и держится, а не на вояках с пистолями. Ну а Мия, жрица наша... Что Мия? Шесть дней в потолок плюет. Ни постирать, ни приготовить. Растет девка, а хозяйственности — ноль. Гляжу я на нее и вздыхаю. Ладно, бог с ним хозяйством этим, но девка-то молодая, красивая, и в мои-то годы… да что уж, в мои-то годы я бы ей показала, как время проводить с пользой и усладой, а не тратить себя на пустое безделье.

Наконец, бургомистр нам троих наемников представляет. Двое – как на подбор: женщина и мужчина, крепкие, с глазами, видавшими виды. А третья… Жозефина. Тоненькая, хрупкая, едва меч держит. Я гляжу на неё и думаю: «Эта сдохнет первой». Но берем всех — судьба сама рассудит. Тронулись к озеру, к порту. Там, у лодки нашей, мальчонка крутится, Гаусс, лет одиннадцати, беспризорник. Лодку нашу драит, старается, на подаяние надеется. Фриц наш сразу к нему тянется, глаза загораются. «С нами пойдешь?» – спрашивает. Гаусс так и расцветает. Ну что ж, хорошо. Пусть мальчишки вместе, Фрицу веселее, есть с кем играть в дороге. Оба они, как солнечные зайчики, в нашей мрачноватой истории.

Плывем мы к островку, к Черному Замку. Вода тихая, небо хмурое. Обошли остров на лодке вокруг, глядим — на противоположной от Замка стороне храм какой-то полуразрушенный. Вечереет, темнеет. Решаем ночевать в лодке, привязавшись к коралловому островку, что недалеко от берега. Ночь. Тишина. Спим. И тут Мия меня в бок толкает, всех наших баб будит. Шепчет, мол, глядите. А там, на берегу, в лунном свете, сидит дева нагая. Волосы до пят, кожа светится, и расчесывает она их гребнем, да так томно, так нарочито выгибается... Ах ты, вертихвостка! Я этот танец знаю. Сама когда-то под луной не хуже сидела, когда мы с сестрами по культу бесов лесных приманивали. «Шалава», — шипит Ханна. «Проститутка», — вторит ей Мия. «Позёрка», — добавляю я, и мне даже становится смешно от собственной злости. Сама-то ведь я думаю другое. Вспоминаю. Вспоминаю ночи у Мшистого Ложа, когда мы, такие же голые, под луной танцевали, пока трава дурманящая разум не отшибала. Тело тогда было своим, послушным, горячим. А она, эта незнакомка… Она знает эту силу. И выставляет ее напоказ. И я… я завидую. Завидую ее дерзости, ее телу, ее свободе. Сидим, смотрим, а у меня в горле комок – от злости, от тоски, от ностальгии по той, давно сожженной молодухе во мне. Посидела она, посидела, встает и идет по воде, будто по стеклу, и тает в ночи. А мы остаемся. С нашей острожностью, нашим осуждением и нашей скучной, застегнутой на все пуговицы добродетелью.

Наутро, оставив на лодке Брунгильду с ее книжками, Гаусса и одного ослика, двинулись в храм. Храм Сатурна, как оказалось. Древний, могучий, но поверженный. Статуя бога с трона сброшена, а серп его огромный в полу воткнут. Архитектура кругом античная, колонны, простор… и дыра в земле рядом с троном. Я уже знаю, чем это кончится. Когда молодёжь видит дыру, они в неё лезут. Так и вышло. Зажигают факел, суют его мне: «Ты, бабка, в бою всё равно бесполезна, свети». Ну что ж, светить так светить. Первый зал – нора, пещера. И в ней золотая гора, так и блестит, так и манит. Но блеск тот болезненный, проклятый. Все это чувствуют, никто не лезет. И правильно. Это ж надо быть совсем молодым и глупым, чтобы на такое позариться. Пахнет кругом пометом того вепря, что мы в Хунобере убили. Вот он где, оказывается, логово его было. Идем дальше, в узкий коридор. Выходим на развилку. И тут наш Зигфрид загорается. Тянет нас на север, чует там нечисть. А мы все – нет, давай сначала на юг. Уговариваем его, успокаиваем. «Посмотрим, но потом.» Еле угомонили. Приходим в комнату с алтарем. Узор на нем причудливый. Догадываемся вина бутылку вылить на него – и над алтарем, на высоте восьми метров, люк открывается. Ну, думаю, надо моего пернатого недруга на разведку отправлять. А он, поганец, сопротивляется, будто я его к бывшему мужу посылаю. Но нехотя летит и возвращается с серебряной монетой в клюве. Что ж, сокровище там есть, да руки коротки. Как туда добраться? Откладываем. Следующая комната – а там живая статуя. Мраморная дева, холодная, непреклонная. «Не пущу. Кто войдет — умрёт.» Мастерская это была древнего мастера, он статуи оживлял. Говорим с ней, уговариваем – бесполезно. Миссия у нее такая – стоять на страже. Ничего не знает, никого не пускает. Что ж, у каждого свой долг. Поговорили, да и разошлись.

Идти больше некуда, приходится на север, к хтоническим ужасам Зигфрида. Он так и мчится впереди, счастливый, что наконец-то может кому-то морду набить во славу своего Поющего Бога. Там на севере в комнате стоит нечто. Зеленое, голое, мокрое, смешно переступает с ноги на ногу, по полу шлепает. Утопец какой-то. Не успевает оно и пикнуть, как Зигфрид уже палит из своего благословенного пистоля. Волшебные снаряды просвистывают, остальные бросаются в атаку. Бьют его, рубят, а раны на теле – затягиваются, будто на воде. И тут во мне просыпается старая память, о легендах, в которых исцеление тварей огнем останавливается. И факел-то как раз у меня в руке. Еле подхожу, качаюсь – и вмазываю ему этим огнем в мокрый бок. Шипит чудище, воняет паленым, и исцеление его кончается. Оказался уязвим, гад. Еще несколько ударов – и он падает. Последний удар, смех да и только, наносит Жозефина, та самая задохличка. Видать, со страху глаза зажмурила да мечом наугад махнула, аж голова у утопца отлетает. Мы находим в той комнате колодец с чёрной водой — раны затягивающей. Святой источник, но с привкусом тьмы. Там же лежат три маски, театральные. Берем их — вдруг пригодятся. Идем дальше.

А дальше – комната, объятая пламенем. Со всех стен бушует огонь, и лишь одна стена – свободна. Иду я к ней, осмотреть, гляжу – а там, у самого края пламени, человечек черный, с пальчик высотой. Мелькает и в огонь юркает. Любопытно стало. Достаю я хлебца, крошу на том месте. Возвращается мой малец, есть стал. А Фриц как видит этих малявок, так восхищается, что со всех ног примчался, меня оттолкнул с дороги и давай с ними играть да болтать. Эх, молодежь… нет у них такта. Отхожу я, пусть себе веселятся. Налаживаем в общем контакт, общаться стали, письменами выводить на пыльном полу. Существа они добрые, безобидные. Человечки те говорят – огонь не жжет, а переносит. Можно пройти сквозь него. Несколько человек, включая меня, шагают в пламя – и оказываются в комнате, где все стены, пол и потолок – зеркала. А в центре – хрустальный гроб, а в нем девица молодая, бледная, спит. Красавица. Стоим. Смотрим. И только мы собираемся решать, кто ее будить будет поцелуем, как в зеркалах что-то зашевелилось. Искаженные фигуры, покрытые щупальцами, скользят за стеклом. Не злые вроде… торговаться хотят. Показывают безделушки разные. «Ну, раз предлагают, – думаю, – надо меняться.» А у меня как раз припасен один предмет – рубин Иствэла, тот самый, проклятый. Лежит у меня в платочке, греет карман недобрым теплом. Вынимаю я его. Существа в зеркалах так и встрепенулись. Предлагают ожерелье в обмен. Протягиваю я рубин к зеркалу, одно из щупалец тянется навстречу. Обмен состоялся. Ожерелье падает мне на руку, да не задерживается, а сквозь кожу проваливается, внутрь, будто его там и ждали. И… о, чудо. Чувствую я себя лучше. Сильнее. Будто глоток живой воды выпила. Жизненная сила прибавилась. Зигфрид, глядя на меня, тоже решает поторговаться. Протягивает он к зеркалу монеты золотые. Существо что-то ему передает. И в тот же миг… падает его благословенное оружие на пол, амулет с шеи слетает. А сам он… превращается в огромного, мерзкого, зеленого слизня. Господь мой… Забыл он про договор с Поющим Богом, принял дар от твари хтонической. И был наказан. Стою я, смотрю на это месиво, что было паладином, и сердце у меня сжимается от жалости. Знаю я, каково это – в одночасье потерять всё. Свой облик, свою судьбу, свои планы. Он беснуется, бьет по зеркалам, пытается обмануть существ, чтобы ударить. Жалко мне его стало, до слез. В итоге, он все-таки заставляет себя совершить еще одну сделку. Снова за золото. Существа, видно, понимают, что первый их дар не понравился, и возвращают ему человеческий облик. Но… с дополнением. Из десен его теперь какие-то корни растут, по лицу ползут. Уродливо. Но лучше, чем слизнем. Всегда есть худшее. А пистоль Поющего Бога так на полу и лежит. Никто брать не хочет. Все понимают – связываться с богами опасно. Договор – это цепи. А не предложить ли его этим зеркальным торгашам? Выкинуть этот божественный хлам, как выкинули проклятый рубин.

Беру я пистоль и сую его в зеркало. «Нате, — думаю, — подавитесь». А они мне в обмен — Череп Дракона. Белый, с рогами и с пустыми глазницами. Ну, думаю, будь что будет. Махаю рукой – согласна. Протягиваю я пистоль, щупальце из зеркала тянется за ним. И в этот самый миг Зигфрид, все еще не переживший своей обиды, с молниеносной неожиданностью бьет по щупальцу. И задевает, видимо. Существо отшатывается и, щелкнув тентаклями, вызывает в комнате, где мы стоим, огненный взрыв. Ад. Жар. Боль. Огонь пожирает мою одежду, кожу, тело. Я чувствую, как жизнь моя, та самая, что только-только прибавилась от ожерелья, вырывается из меня в клубах дыма и пепла. Последнее, что я вижу, – это искаженное ужасом лицо Мии, тоже объятой пламенем. И всё. Тьма.

Но вот в этой тьме что-то появляется. Кажется, свет. Это факел? Я подхожу ближе. Вижу вокруг коридоры, комнаты, лестницы, они поворачиваются, переплетаются, изгибаются как ветви и корни деревьев. Они ведут из пыли и подземного гнилья наверх. Но наверху, посреди обвалившихся белых колонн и стен, не храм, а болотное капище. В центре, наполовину в трясине, стоит статуя Сатурна с пустыми глазницами, а за его спиной — свернутые крылья из засохших листьев. Он говорит в моей голове:
— Чего ты ждала и зачем снова пришла? Ты хочешь всё вернуть?
Я смеюсь — хрипло, старчески.
— А разве есть что возвращать? Всё уже прожито.
— Нет, — говорит голос. — Пока не отпустишь, оно не уйдет.

Я открываю глаза. Вернее, ощущаю, что открываю их. Я лежу на холодном полу, за пределами зеркальной комнаты. Надо мной склоняется Фриц, в руках у него кастрюля с той самой водой из колодца. Поднимаю руку. Рука… моя рука, как когда-то была у меня раньше. С гладкой кожей, крепкими суставами. Я сажусь. Тело слушается легко, без скрипа и стона. Трогаю себя... Гладкая кожа. Упругая грудь. Плоский живот. Тело молодое и сильное. Я снова молода! Какое пьянящее, забытое чувство. Смех рвется из груди, но вместо смеха — лишь тихое шипение. Я подношу руки к лицу и ощупываю… Клыки? Пасть? Череп. Гладкий, полированный, с пустыми глазницами. Голова дракона. Глазницы пусты, но я вижу. У меня нет губ, нет языка из плоти, но я чувствую. И это... восхитительно. Меня убили старой каргой. А воскресили молодой женщиной с головой дракона. Это не проклятие. Это – дар! Я стала произведением искусства. Я больше не Вула-старуха. Я – Вула-Дракон. И я прекрасна. Одежда на мне сгорела дотла. И я встаю перед всеми голая. Мне не стыдно. Мне плевать. Это мое тело, молодое, полное сил, гибкое, соблазнительное. И оно снова со мной.

Мы идём дальше с отрядом. Находим еще одну комнату за стеной огня. А в ней – плащ. Плащ из вороньих перьев, черный, как сама ночь, как одежда у жреца на празднике смерти. Висит на манекене, и так и шепчет: «Надень меня». Он подозрителен, от него веет магией. Но он – идеален. Он завершит мой образ. Не долго думая, я накидываю его на голые плечи. Перья касаются кожи, холодные и шелковистые одновременно. Ничего плохого не происходит. Я лишь чувствую, что плащ дает силы изгонять нежить. Я больше не знахарка в старых обносках, варящая зелья от грибка. Я – хозяйка своей судьбы, роскошная женщина в черном плаще!

Маленькие черные человечки тем временем подсказывают, как подняться в ту самую комнату над алтарем. Нужно просто встать на него. Мы так и делаем. Поднимаемся. Там – кладовая: древние серебряные монеты, вино, выдержанное веками, и порошок черного лотоса. Дурман моей молодости! Беру его — еще пригодится.

Возвращаемся на поверхность. Тут наконец Фриц решается поцеловать нашу спящую красавицу, ха-ха, он этого долго ждал. Припадает к ее устам – и она просыпается. Прямо как в детской сказке. Она сначала ничего не понимает, но потом, позже, всё нам рассказывает. Она – дочь хозяина Черного Замка. Ее отец заточил ее сюда за любовь к рыцарю-врагу. А того самого рыцаря… обратил в вепря. В того самого, что мы убили в Хунобере. Вот так повороты. Любовь, предательство, проклятия... Настоящая мелодрама.

Нагруженные серебром, чёрным лотосом, вином и рыдающей принцессой, мы плывем обратно в Бирбаун. Путь тихий. Лодка легко скользит по воде, и я сижу, закутавшись в свой черный плащ. Смотрю на своё отражение в воде. Молчу. Но внутри меня – буря. Буря торжества. Я больше не старая Вула. Мне больше не нужна эта сделка с Гнилым Пнем. Его яйцо за пазухой… О, я еще придумаю, что с ним сделать. Может, разобью. Может, съем. А может, использую, чтобы привлечь его самого и… уничтожить. И я буду править. Культом болотных шаманов? Возможно. А может, и чем-то большим. И горе тем, кто встанет на моем пути.

новый отчет от лица моего любимейшего и беспокойного клирика фрица!!
всем он желает только добра и не обижать насекомых (по обстоятельствам)

https://teletype.in/@arhchp/xsNb6eQQMPQ

Благодаря рассуждению одного замечательного человека 👉@shape0shifter 👈 о том, что что-то мало толковых генераторов волшебных мечей,

Ваш покорный жаб решился заделать свой, ну и, собственно, а чего бы и нет. Толковый прям навряд ли у меня будет, ибо вайбы в этом логове не те, но всё же! Так что вскоре можете ждать генератор волшебных железок от Квака.

Ну что прекрасные горничные в котелке верстки

Меж тем генератор волшебных мечей все ближе