#кстатиоптичках поняла, что разъяснение шекспировской совы я сюда не переносила, так пусть будет.

Бесценная фотография.

#осеннее_ночное_радио рассказывает тебе мир и тебя самого в нём — точнее и полнее, чем сам ты, дурак, сумел бы. Как шелестят по сырому машины, как тихо между ними, как липовые листья перебрасываются фонарным светом, как в голове качается, вращается, мерцает то, чем полон этот оживший воздух, до самой вон той невидимой в пасмурь звезды, к которой ты крепишься на прочной нити, шагая не совсем по асфальту.

Бог тихонечко отменил гравитацию на три квартала, на три минуты, никому не говори.

Largo из пятого фортепьянного концерта Баха, BWV 1056, Мария Жоао Пиреш, счастье моё, Orchestre de Paris, за пультом Риккардо Шайи.

Кто скучал по мне говорящей — Калининградское телевидение поймало на выходе из самолёта, увело на лужайку и записало разговор.

#осеннее_ночное_радио прощается с вами до будущей осени и оставляет вас с Folia из "Крестьянской кантаты" Баха. Обожаемый Леонардо Гарсия Аларкон и дивная Селин Шин — как раз к ночи Самайна, когда идти на музыку вернее всего.

Всем, кто хотел сказок — сказок.
Калининградская областная научная библиотека выложила запись беседы о чудесных помощниках.

Я на выходе из суровой мигрени, поэтому забыла Конька-Горбунка (!) — но поговорила про него отдельно, отвечая на вопросы.

12 ноября, на Зиновия Синичника, синица именинница, #кстатиоптичках

Разберём же очередной урожай моих любимых семантических полей.

По-русски "синица в руках" — нечто пусть небольшое, но гарантированно твоё; уж точно лучше журавля в небе, пустых бесплодных мечтаний.

А по-немецки eine Meise haben, "иметь синицу", есть наиболее употребляемый, хотя и частный, случай идиомы einen Vogel haben, "птицу иметь" — "быть не в себе", "быть с приветом", "кукухой отъехавшим".

О кукушке как универсальном образе безумия в Старом Свете я даже писала пару лет назад, но сейчас меня больше занимает межъязыковая смысловая интерференция. На лекциях сказочного цикла я всё повторяю как заклинание: "Не достраиваем, не спекулируем, не пытаемся навязать традиции готовые концепции в отсутствие достаточного материала". До белых глаз не люблю я это "в мифологии древних славян уж означал отвагу в бою", особенно расцветшее в этих ваших энторнетах.

И однако же не могу не заметить, что в русской традиции синица устойчиво, хотя и необъяснимо, связана с морем. "За морем синица непышно жила", "хвалилась синица море поджечь" и т.д. Море, понятно, выступает в фольклоре всегда как граница миров, маркирует другой мир, явственно примыкающий к нашему. "Заморское" — считай, иномирное, не-человеческое, чудесное, то ли мёртвым принадлежащее, то ли тем, кто и не жил никогда по-людски, существам иной природы.

Синица — оттуда.
Она невелика и шустра, как мышь, titmouse зовут её по-английски, а мышь всегда танцует и поёт во славу богов, это дело известное. Птица, в названии которой так обманчиво слышится морская и небесная синева, тоже как-то с ними связана. Зовут её так, как указывают этимологи, не за цвет, но за звук: "зинь", она зинзивер, она по-чешски sýkora, от той же основы, от которой в русском слово "сыч", связана она с резким звуком, криком, писком.

— Дзынь! — говорит синица — и вспархивает на высокую ветку, откуда ей тебя виднее, и судьбу твою, и то, что после.

Синичка в руках, синицы на ветке липы над головой Сигурда, которых он начинает понимать, жаря сердце дракона на вертеле и мимодумно сунув обожжённый палец в рот, — древнеисландское igður, которым названы птички-вещуньи, это всё-таки скорее "синицы", как в переводе Корсуна, чем nuthatches, "поползни", англоязычной традиции — синица, выносящая упорядоченный протестантский мозг.

Дзынь!

Неленивый человек прошёлся по записям до лета, расставив зевающие рожицы и дислайки. И Бах под горячую руку попал, и Телеман, и Гендель.

Вот уж воистину, я три дня гналась за вами, чтобы сказать, как вы мне безразличны.

Наводила в хозяйстве порядок, завела отдельную полочку, куда буду складывать записи лекций и комментированных чтений, которых больше нет нигде. Доступ на полочку условно-платный, больше для самомотивации, а то я ещё три года буду собираться обещанное про "Антония и Клеопатру" дочитать.

В общем, заглядывайте. Там уже есть кое-что с красивыми картинками.

Про наведение порядка в хозяйстве была не шутка, я заодно собираю ссылки на свои лекции, которые писали и выкладывали организаторы.

Этот список будет в открытом доступе там же, на Бусти, теперь можно не искать по интернету, где что лежит.

Если заходите через приложение, открывайте раздел Об авторе, всё там.

Роман Ивлина Во, в русском переводе называющийся "Мерзкая плоть", в оригинале, как известно, носит заглавие "Vile Bodies", которое возводят к латинскому Fiat experimentum in corpore vili — Да будет опыт произведён на ничтожном теле (имеется в виду труп или подопытное животное). Это традиционный медицинский девиз, расхожая фраза, в английской литературе встречается часто.

У Босуэлла в "Жизни доктора Джонсона", например:
He was much pleased with the following repartee. 'Fiat experimentum in corpore vili', said a physician to his colleague in speaking of a poor man that understood Latin and who was brought into an hospital. 'Corpus non tarn vile est', says the patient, 'pro quo Christus ipse non dedignatus est mori'.

У Де Куинси в "Признаниях":
Fiat experimentum in corpore vili is a just rule where there is any reasonable presumption of benefit to arise on a large scale. What the benefit may be will admit of a doubt, but there can be none as to the value of the body; for a more worthless body than his own the author is free to confess cannot be.

У Кэррола, наконец, в "Сильви и Бруно":
Well, it’ll be a kind of experiment,’ he said. Fiat experimentum in corpore vili!’ he added, with a graceful bow of mock politeness towards the unfortunate victim.

То есть, всё бы хорошо, "Ничтожные тела", но vile body — прямая цитата из Послания к филиппийцам апостола Павла в Библии короля Иакова: "Who shall change our vile body, that it may be fashioned like unto his glorious body" (3:21).

И вот тут мы упираемся в бессильное "прим. перев.", потому что в синодальном переводе схватиться, как водится, не за что: "Который уничиженное тело наше преобразит так, что оно будет сообразно славному телу Его". Не называть же роман "Уничиженные тела", у Во не об умалении и не о принижении речь.

Есть ещё церковнославянский текст. И там искомое звучит так: "Иже преобразит тело смирения нашего, яко быти сему сообразну телу славы его".

Существуют варианты, где тело "жалкое" или "слабое", и это ближе к смыслу заглавия у Во. Но как замечательно, пусть и неточно, звучит — "Тела смирения нашего"!

Почти шекспировское Winter of our discontent, не найдя эквивалента которому в имеющихся переводах, — у Дружинина "зима междоусобий наших", у Радловой просто "злая зима", у Донского "зима наших смут", у Лейтина "зима распрей" и т.д. — Волжина и Калашникова озаглавили роман Стейнбека по-русски уже каноническим "Зима тревоги нашей".

Ходит, впрочем, легенда, что это цитата из перевода Лозинского, но Михаил Леонидович "Ричарда III" не переводил, увы.

Вечная печаль с этими заглавиями-цитатами.

Раз уж заговорили о том, что нельзя механически подставить на место цитаты из Библии Короля Иакова в оригинале параллельный текст из церковнославянского или синодального перевода, вспомню ещё одну историю. Я её рассказывала в своё время, но давно было дело, а главное — она о той самой принципиальной непереводимости, которую иной раз приходится ограждать полосатой ленточкой "прим. перев.", потому что больше с ней ничего не сделаешь.

Одна из сюжетных линий в романе, который я делала для некоторого разорившегося издательства, строилась вокруг вымышленного художника-символиста и его музея. Художник был явно списан с Кнопфа, для красоты слегка позолоченного Климтом (на которого Кнопф отчасти повлиял, так что грех против истории искусства небольшой). То бишь, томные фемины с волосами в культурном контексте, вернее, чаще всего одна, прерафаэлитская рыжая с тяжёлым скульптурным лицом, актриса, при живом муже ставшая любовницей этого самого художника и не его одного; пряный душок скандала, что же может быть лучше. И, как многие мастера рубежа XIX-XX веков, вымышленный художник помогал себе фотографией: наряжал актрису свою то Саломеей, то ещё какой belle dame sans merci, обставлял бутафорией, запечатлевал и потом с фотографии позу и драпировки воспроизводил. Оттого на чердаке его дома, превращённого ко времени действия романа в музей, остались сундуки с костюмами и реквизитом, один из которых рассказчик и музейщик разбирают при нас.

Музейщик вынимает из сундука серьгу красного стекла, с подвеску от люстры размером, в них художник писал свою музу в виде вагнеровской фам фаталь Кундри (не путать с эшенбаховской, настоящей), всю в стрррастном крррасном, и насмешливо произносит:

— Who can find a virtuous woman? for her price is far above rubies.

То бишь, кто отыщет жену добродетельную, ведь цена ей куда выше, чем рубинам.

Понятно, что библейская цитата. Иду проверять, она и есть, Притчи 31:10 в Библии короля Иакова. Вот только по-русски в синодальном переводе — "жемчуга". Потому что מִפְּנִינִ֣ים оригинала в позднейшее время, как и в современном иврите означает именно "жемчуга". Но к чему это слово применялось во времена создания текста, сказать сложно. К какому-то драгоценному камню, "румянее" которого были тела "князей Сиона" в Плаче Иеремии, в нашем переводе "краше коралла". Цвет не тот.

Хитрые переводчики Септуагинты и Вульгаты выкрутились и написали просто "камней драгоценных". Но в Библии короля Иакова рубины, и на эти рубины завязано в романе, который я перевожу, всё: и красная стекляшка вместо драгоценного камня, и дама сомнительного поведения вместо добродетельной жены.

Писать "рубины" и делать сноску, а как ещё. "Камни драгоценные" греческой и латинской Библии по-русски разрушают библейскую цитату, а "жемчуга" библейского текста на русском разрушают смысл оригинала. Говори ты языками ангельскими и человеческими, не имея контекста в языке перевода, всегда оказываешься на костылях.

Понемножку выкладываю на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — крокодил из шекспировского бестиария.

Как Европа сочинила себе крокодила и зачем она это сделала? Как изобразить крокодила по словесному портрету, и что получится в результате? Рыба он, зверь или дракон? Чем крокодил похож на прекрасную даму, о чём он плачет, есть ли у него рога, кто его друзья и враги, и чему это учит нас? Зачем крокодила временами вспоминает Шекспир, а также с чем и зачем его едят модные молодые люди?

Обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

Ну и, закрывая на время тему разночтений в библейских текстах на разных языках, #кстатиоптичках

В седьмом-восьмом стихах (или шестом-седьмом, восточная и западная традиция считают по-разному) псалма 101(102), — по-разному считают, говорю же — взыскуя милосердия Господня и жалуясь на свою судьбу, псалмопевец сравнивает себя с различными птицами.

Я уподобился пеликану в пустыне;
я стал как филин на развалинах.
Не сплю и сижу,
как одинокая птица на кровле

— читаем в синодальном переводе.

Что делает в пустыне пеликан, вопрос не к переводчикам, там в оригинале какие-то непонятные нечистые птицы, то ли совы, то ли пеликаны, не сохранилось исконное значение.

Поэтому в церковнославянском тексте:

Уподобихся неясыти пустынней, бых яко нощный вран на нырищи.
Бдех и бых яко птица особящаяся на зде.

Пустынная неясыть — очаровательная эндемичная сова, погуглите, если не видели. Нощный вран... ну, это такой нощный вран, а птица, особящаяся на зде — птица, сидящая в одиночестве на крыше, чего вам ещё.

Библия Короля Иакова, любимая нами, более конкретна:

I am like a pelican of the wilderness: I am like an owl of the desert.
I watch, and am as a sparrow alone upon the house top.

Пеликан, пустынная сова, воробей.

Про библейских воробьёв англоязычной традиции я как-то уже писала, это отдельная огромная тема, там бездны, мы сейчас не станем в них углубляться.

Но вот, к примеру, один из самых свежих, широко разрекламированных американских переводов Библии, Псалтыри, в частности, New Living Translation. И команда у них, дескать, уникальная, и язык живой, и всё ради значения оригинала — и что же?

I am like an owl in the desert, like a little owl in a far-off wilderness.
I lie awake, lonely as a solitary bird on the roof.

Строго говоря, little owl — сыч. Но хочется сохранить лирический надрыв:

Я вроде совы в пустыне, вроде маленькой совы в глуши.
Я лежу без сна, как одинокая птица на крыше.

По-моему, это блюз.

Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — олень из шекспировского бестиария.

Он бродит в ближайшем лесу, на него охотятся, его видят так же часто, как домашний скот. И вместе с тем, он больше, чем лесной зверь: его окружают чудеса и тайны, о нем рассказывают удивительные истории.

Почему олень входит в храм и как наставляет заблудшие души на путь истинный? Как лечит разбитое сердце? Зачем набирает полон рот воды, и почему от него отскакивают стрелы? Почему шекспировский олень называется минимум четырьмя разными словами, и почему переводчик временами бессилен, когда речь у Шекспира идет про оленя?

Обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.

По поводу шекспировского оленя, который давеча опять вышел из бестиарного леса. Вернее, по поводу слова, одного из многих слов, означающих оленя — самого общего, deer.

Остров есть остров: у всей Европы "зверь" — хищник, у России тем более. А англичане ещё в эпоху легендарных медведей на британских берегах из древнеанглийского dēor, означающего, вообще-то, просто "животное" и восходящего к протогерманскому *deuzą, "животное" же, "живое существо", вымывают всякое значение, кроме "оленя". У немцев из того же *deuzą получается Tier, у шведов djur, у исландцев dýr, у голландцев dier — и всё это "звери", "животные". Все германцы как германцы, и только англичане как чёрт на блюде. С рогаме.

Прекрасно и то, что у нас от того же индоевропейского корня растёт "душа".

Душа моя, олень, уж ты зверь, ты зверина, ты скажи своё имя, ты не смерть ли моя, ты не съешь ли меня? Вопрос от ящери не праздный, как известно любому, кто уже послушал эту мою лекцию.

А оленя обожаемого моего Пизанелло из луврского кодекса Валларди просто так хочется показать, потому что невозможно же не, а в лекцию его не упихнёшь, там и так иллюстративный материал приходится резать, чтобы на полдня не разрастался. Лежит такой, всех имел в виду, организует поле листа, как хочет. Тот XV век, лучше которого ничего не может, не смеет быть.

Святую Екатерину традиционно изображают с книгой и мечом, эмблемами её учёности и мученичества; и с колесом, которое раскололось при попытке её пытать. Но часто — в том числе, на этой алтарной створке работы Йоса ван Клеве из Музея Метрополитен — канон обретает дополнительные смысловые обертона.

— Ванечка, — как бы говорит Екатерина Иоанну Крестителю, — дай хоть в раю почитать спокойно... Про агнца? Сейчас найду.

И ведь найдёт.
С Екатерининым днём нас, тёзки. По григорианскому календарю уже нынче.

Продолжаю выкладывать на Бусти записи лекций, которые читала онлайн. Сегодня — лев.

Рассказ о льве почти всегда идёт первым в бестиариях и превосходит по объёму главы, посвящённые другим животным. Человека со львом с древности связывают особые отношения: лев — царь, достойный противник и добыча царей, с ним дружат святые и воины. Почему так вышло? Каковы повадки льва в представлении средневековья? Что он ест, чем лечится и чего боится?

Больше ста раз лев упоминается в текстах Шекспира. Чем английский лев отличается от всех остальных? Львы и короли, львицы и львята, львы грозные, старые и поддельные — обо всём этом, а также, как водится, о различных других вещах, с множеством иллюстраций. Можно по подписке, можно по разовому билету.