Подумала вдруг, будь на месте Гумберта Гумберта Лев Ганин, всей доводящей до белого каления борцов за молань истории Лолиты просто не случилось бы. Не была бы нужна после встречи на веранде Хейзов — но за минутное господство над озаренною душой, за умиление, за сходство... будь счастлива, Господь с тобой; не зря же Набоков так обиженно любит слегка загримированного под Кончеева Ходасевича в "Даре".

Это — вполне терапевтическое, при всем презрении автора к кушеточному анализу — пере-живание без фактического про-живания события есть и в "Машеньке", и в великом финале великой, хоть и мало читаемой "Подлинной жизни Себастьяна Найта", и в тени липовой аллеи, которой идут Фёдор Константинович и Зина к невозможному дому; дверь заперта, ключ забыт.

Читатель, как мудро заметила библиотекарша, упомянутая в дневнике Галины Кузнецовой, таких концов не любит. Ехала-ехала и не доехала!

Удивительно, как при всей тошнотворной определённости "Лолита" снова оказывается о том же опыте неуловимого.

Вернее, не удивительно нисколько.

Накануне солнцеворота — завтра, в 5:42 по Москве — хотелось бы направить, как это нынче называется, запрос, однако не столько Вселенной, сколько академическим коллегам-гуманитариям.

Напишите, пожалуйста, толково и научно, как вы умеете, о том, почему на излёте belle époque пост-христианские культуры резво кинулись искать великую богиню — и нашли её, и матриархат с нею, и многие верят продолжают находить. То есть, понятно, что общий пафос поисков сводится к плачу "мама, забери меня отсюда", а ещё накажи и долюби, но всё же.

Кстати о наказывании и долюбливании, запрос второй. На внятное и столь же научное исследование того, как во многом личные трудности доктора Фрейда стали той самой медицинской энциклопедией, ознакомившись с которой человечество нашло у себя всё, включая родильную горячку; в оригинале там "колено служанки", то бишь, препателлярный бурсит, но Фрейду бы понравилось.

Очень, очень нужно.