Из итальянских режиссеров последних двадцати лет особо люблю Луку Гуаданьино. Его фильмы — это часто римейки или экранизации, существуют на краях предзаданных жанров, но, чуя жанровую специфику, размазывают эти границы. Что важно – размазывают лишь местами, приблизительно, не переходя в упоение памятью жанра. Так жуткий мистический хоррор «Суспирия» все равно приглушается берлинским выстроенным реалистическим существованием. Адюльтеры в «Большом всплеске» как будто ожидаемые и желанные, но видимые и предъявленные — унылы; скрытые — скрыты. Детективное развязано до какой-то легкости. В «Целиком и полностью», вампирском ромкоме, жуткое только там (почти), где мы не хотели бы его увидеть – в изувеченной матери, живущей внутри больничной системы контроля. Жанры барахлят. В этом есть наслаждение дефективностью.
Так и Дэниэл Крейг в «Квире» — это наслаждение жалостливостью развалин мачизма, удовольствие от сценарных перетяжек и искривленных скоростей событий. Прикрепил фрагмент из него — тут и коллаборатор Берроуза Кобейн звучит, и ночной Танжер, и петушиные бои, разделяющие будущих любовников.
Гуаданьино – жанровый первертень.
Так и Дэниэл Крейг в «Квире» — это наслаждение жалостливостью развалин мачизма, удовольствие от сценарных перетяжек и искривленных скоростей событий. Прикрепил фрагмент из него — тут и коллаборатор Берроуза Кобейн звучит, и ночной Танжер, и петушиные бои, разделяющие будущих любовников.
Гуаданьино – жанровый первертень.
YouTube
Queer - Official Clip - Come As You Are
In 1950s Mexico City, William Lee, an American ex-pat in his late forties, leads a solitary life amidst a small American community. However, the arrival in town of Eugene Allerton, a young student, stirs William into finally establishing a meaningful connection…
***
В прозрачной растворяемся неделе
не выключаем поутру огни
отхлынуло от городской возни
не ходят время разве еле еле
Непомнящий покой в плавучем теле
бывает ночь не разделяя дни
протяжную мечту июнь ожни
всё в жизни будто бы и в самом деле
Взогретый воздух потечёт с низов
на розыски луны по млечной мгле
доносит чей-то бесполезный зов
Сонетная постелена солома
мы издавна блуждаем по земле
себя самих впервые видим дома
Ильязд
В прозрачной растворяемся неделе
не выключаем поутру огни
отхлынуло от городской возни
не ходят время разве еле еле
Непомнящий покой в плавучем теле
бывает ночь не разделяя дни
протяжную мечту июнь ожни
всё в жизни будто бы и в самом деле
Взогретый воздух потечёт с низов
на розыски луны по млечной мгле
доносит чей-то бесполезный зов
Сонетная постелена солома
мы издавна блуждаем по земле
себя самих впервые видим дома
Ильязд
Лагерь под Челябинском, 7 лет
Мне рассказывают историю про девочку, которая слишком часто мыло руки. Мы стоим в перелеске, под большими деревьями, рассказывает высокий вожатый. Она сначала нервничала, и они стали чесаться. Потом врач ей сказал, что руки должны быть чистыми. Она помыла, но посчитала, что еще нужно. И несколько раз повторила. Снова к врачу — он то же говорит: очень важно, чтобы бактерии не размножались на руках! Девочка забеспокоилась и стала мыть руки еще чаще и чаще, и они все покрылись у нее волдырями и кровь шла.
Лагерь под Челябинском, 7 лет
Я часто хожу в библиотеку, в ней много интересного, в ней светло, широкая стойка, за которой библиотекарша. Самая популярная книга — это страшилки Успенского. Эту книгу я прошу дать почитать в палату, но говорят, это такая популярная книга, что другие тоже хотят, не дадим, читай здесь. И я читаю там. Рассказы страшные, особенно пугает про красные глаза, что появляются из стены, про старую руку, которая душит, все вместе мы учим про гроб на колёсиках, она меня пугает, я повторяю ее часто. А у красных глаз, которые, может быть, и зеленые, как будто похожи на мамины, есть еще и продолжение.
#мненавсегда10лет
Мне рассказывают историю про девочку, которая слишком часто мыло руки. Мы стоим в перелеске, под большими деревьями, рассказывает высокий вожатый. Она сначала нервничала, и они стали чесаться. Потом врач ей сказал, что руки должны быть чистыми. Она помыла, но посчитала, что еще нужно. И несколько раз повторила. Снова к врачу — он то же говорит: очень важно, чтобы бактерии не размножались на руках! Девочка забеспокоилась и стала мыть руки еще чаще и чаще, и они все покрылись у нее волдырями и кровь шла.
Лагерь под Челябинском, 7 лет
Я часто хожу в библиотеку, в ней много интересного, в ней светло, широкая стойка, за которой библиотекарша. Самая популярная книга — это страшилки Успенского. Эту книгу я прошу дать почитать в палату, но говорят, это такая популярная книга, что другие тоже хотят, не дадим, читай здесь. И я читаю там. Рассказы страшные, особенно пугает про красные глаза, что появляются из стены, про старую руку, которая душит, все вместе мы учим про гроб на колёсиках, она меня пугает, я повторяю ее часто. А у красных глаз, которые, может быть, и зеленые, как будто похожи на мамины, есть еще и продолжение.
#мненавсегда10лет
С января забываю написать про Сергея Параджанова как художника. Были в ереванском доме-музее, оттуда и кривые эти фотографии.
Эстетика его зрелых фильмов мне чужда — выхолощенность до декоративности, невозможность сделать никакого пластичного киножеста — монтажа, движения камеры; красота предъявленного остается уплощенной.
В коллажах и инсталляциях увидел обратное — склейками в историю возвращается ироническое, расшелушивается бытовое, временное до мелочей, всё начинает блестеть подробностями, разломанное собирается в новое очарование целостности.
Ереван я воспринял сходно: массивные однотонные туфовые дома, но если вглядываться в поры, то видишь, как узоры вырастают, как массивность оборачивается тонкими сетями цельных знаков, вязкостью смысла.
Эстетика его зрелых фильмов мне чужда — выхолощенность до декоративности, невозможность сделать никакого пластичного киножеста — монтажа, движения камеры; красота предъявленного остается уплощенной.
В коллажах и инсталляциях увидел обратное — склейками в историю возвращается ироническое, расшелушивается бытовое, временное до мелочей, всё начинает блестеть подробностями, разломанное собирается в новое очарование целостности.
Ереван я воспринял сходно: массивные однотонные туфовые дома, но если вглядываться в поры, то видишь, как узоры вырастают, как массивность оборачивается тонкими сетями цельных знаков, вязкостью смысла.
*
друзья превращаются в коучей, в небо над ними —
(раздвижные прижизненные правила заработков)
вот фура выехала за новыми учениками,
вывалила на опушке среди опилок;
друзья стали учить:
поэзия есть дар в темнице мира темной;
поэзия это вертолет скорости;
в стихотворении кроется интрига траура;
дальше опушка ветшает,
учеба превращается в пни
коучи и неучи возвращаются в небо
друзья превращаются в коучей, в небо над ними —
(раздвижные прижизненные правила заработков)
вот фура выехала за новыми учениками,
вывалила на опушке среди опилок;
друзья стали учить:
поэзия есть дар в темнице мира темной;
поэзия это вертолет скорости;
в стихотворении кроется интрига траура;
дальше опушка ветшает,
учеба превращается в пни
коучи и неучи возвращаются в небо
Листая книгу Beckett’s Thing Дэвида Ллойда, наткнулся на картины беккетовского друга Авигдора Арихи.
Эти дверные проёмы, детализированные, однотонные, они запирают взгляд. Цветовая гамма предполагает, что за дверями может быть только что-то подобное, может быть, мягкие двери, но всё равно двери. Какая-то размазанная безвыходность.
Беккет писал об Арихе примерно следующее:
Длительность вновь осаждает неприступное внешнее. Рука беспрестанно меняет глаз беспрестанно меняется. Туда-сюда, взгляд бьется о невидимое и непостижимое. Перемирие для пространства и следы того, чем должно быть и перед чем быть. Эти глубокие следы, которые нужно показать.
Эти дверные проёмы, детализированные, однотонные, они запирают взгляд. Цветовая гамма предполагает, что за дверями может быть только что-то подобное, может быть, мягкие двери, но всё равно двери. Какая-то размазанная безвыходность.
Беккет писал об Арихе примерно следующее:
Длительность вновь осаждает неприступное внешнее. Рука беспрестанно меняет глаз беспрестанно меняется. Туда-сюда, взгляд бьется о невидимое и непостижимое. Перемирие для пространства и следы того, чем должно быть и перед чем быть. Эти глубокие следы, которые нужно показать.
Зеркальный паровоз
шел с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
он преломлялся в пятой перспективе
шел с неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
Он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух
весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал
как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо
1986
Константин Кедров
шел с четырех сторон
из четырех прозрачных перспектив
он преломлялся в пятой перспективе
шел с неба к небу
от земли к земле
шел из себя к себе
из света в свет
по рельсам света
вдоль
по лунным шпалам
вдаль
шел раздвигая даль
прохладного лекала
входя в туннель зрачка Ивана Ильича
увидевшего свет в конце начала
Он вез весь свет
и вместе с ним себя
вез паровоз весь воздух
весь вокзал
все небо до последнего луча
он вез
всю высь
из звезд
он огибал край света
краями света
и мерцал
как Гектор перед битвой
доспехами зеркальными сквозь небо
1986
Константин Кедров